Отпечатки затертых литер
Юлия Андреевна Мамочева








Книга юной талантливой петербургской поэтессы знакомит читателей с ее стихотворениями и поэмами.






Юлия Мамочева

«Отпечатки затертых литер»



ThankYou.ru: Юлия Мамочева «Отпечатки затертых литер»





Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

















СТИХОТВОРЕНИЯ





ЖИЗНЬ





ДРУГУ


К. А. — моему верному товарищу.

С благодарностью и светлыми дружественными чувствами.



		Ничего не страшись, ни о чем не жалей —



		Это служит дурную службу.



		Просто помни, разбитый печалью своей,



		Дружбу крепкую, нашу дружбу.







		Пусть проклятый огонь раздирает виски



		И по нервам гуляет вьюга!



		Твердо верю: мне сгинуть не даст от тоски



		Голос ветра и голос друга.







		Словно тонкие нити стальных проводов,



		Электричество гонят вены.



		Оглядись! Детства нашего дружного кров —



		Это школьные наши стены.







		Здесь пропитанный знанием воздух хранит



		Отпечатки затертых литер.



		Здесь мы грызли упрямой науки гранит,



		Сквозь окно созерцая Питер.







		Ты вдохни, ты почувствуй звенящий порыв!



		В нем и гордость, и смех, и диво…



		Дабы голосом дружбы, что в памяти жив,



		Было счастье вовеки живо.













    

Декабрь 2010









ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ

		Плыву, взмывая на волне, —



		Лечу в морскую даль.



		Несется бриз навстречу мне,



		И где-то там, на самом дне,



		Камней мерцает сталь;







		Гудит, взрываясь, летний зной,



		Горя огнем в груди;



		Лазурь искрится надо мной,



		И свищет ветер за спиной —



		Свобода впереди!







		Она с напевами морей



		Сливается, звеня;



		Играя сотнями огней,



		Поет волна — о Ней, о Ней!



		И, подхватив меня,







		Взлетает птицей в вышину,



		Туда, где солнца лик;



		А я смеюсь — но не тону!



		И, оседлав свою волну,



		Продлить желаю миг…







		Рокочет море чуть дыша,



		С природой в унисон;



		Валы стекают неспеша —



		И умиляется душа,



		Сдержав счастливый стон…







		Морского воздуха, взлетев,



		Я делаю глоток



		И, на мгновенье замерев,



		Под ветра громогласный рев…



		В шальной лечу поток!







		Валюсь, скрываясь с головой,



		Неведомо куда:



		Поток бушует надо мной,



		И по бокам, и за спиной…



		Кругом — одна вода!







		Не побороть ее никак,



		Единую волну:



		Уж воздух, кажется, иссяк,



		И свет подводный, как маяк,



		Манит меня ко дну…







		Как жаль, что милые края



		Безумно далеки!..



		Вдруг жизнь воспрянула моя,



		Как будто ощутила я



		Стальные плавники!







		И вновь теперь, напрягши грудь,



		Взмывая к небесам:



		Я не хочу сейчас тонуть —



		Мне б лучше воздуха вдохнуть,



		Назло морским волнам!..







		Взлетев на гребне, чуть дыша,



		Природы слышу звон…



		А с ним — и буря не страшна!



		Пускай дрожит твоя душа,



		Надменный Посейдон!..













    

Июль 2010









ПРИХОД ОСЕНИ

		Лето промчалось, как клин журавлиный,



		Скоро, невидимо, неудержимо, —



		Счастьем горячего дня.







		Зелень кафтанов пылает рябиной —



		Вскоре падут. Вновь провалишься в зиму,



		В сердце июль сохраня.













    

1.09.2006









РОМАНТИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ О ЛЕСНОМ ОЗЕРЕ

		Окутанный рассветной пеленой,



		Старинный лес шумит под небесами.



		Он погружен в живительный покой



		И птичьими наполнен голосами…







		Сквозь кроны величавые его



		Проходит свет струящимся каскадом…



		Здесь некогда творилось колдовство,



		Которое не различимо взглядом.







		И мудрость чародейскую хранят



		Безмолвные лесные великаны:



		Здесь колдуны вершили свой обряд



		И били до рассвета в барабаны…







		А их костров магических огни



		Взлетали к звездам в небеса ночные,



		И загорались ярче звезд они,



		Просторы озаряя неземные…







		Есть озеро чудесной глубины



		Среди лесной красы нерукотворной,



		Там в тишине, на самом дне озерном



		Спит витязь из далекой старины…







		Не слышит он русалочьей баллады,



		Ему не ведом пламенный закат,



		И утренняя свежая прохлада



		Его истлевших не касалась лат.







		Лишь только в час, когда заря лесная



		Суровый обагряет небосвод,



		Красы чудесной дева золотая



		Приходит плакать у зеркальных вод —







		Она поет о витязе прекрасном



		В звенящей предрассветной тишине,



		О гибели и славной, и несчастной,



		Его постигшей на озёрном дне…







		Тех дивных слез красавицы лесной



		На водной глади жемчуга сверкают



		И звоном еле слышным нарушают



		Успопшего безвременный покой…







		То нимфа плачет, горько и печально,



		С тревожной грустью на рассвете дня,



		И голос, невесомый и хрустальный,



		Сквозь пелену рассветного огня







		Чудесным эхом звонко отдается…



		И вдруг — стихает. Снова тишина.



		И только в красных небесах смеется



		До полночи ушедшая Луна







		Да утренней серебряной капели



		Прозрачный раздается перелив,



		Как позабытый в древности мотив



		Лесного духа озорной свирели.













    

Август 2009









ОДА ОТВАЖНОМУ МОРЕХОДУ

		Бурлит необъятное море,



		Клокочет седой небосвод



		И ветер звенит на просторе



		Кипящих неистовых вод.







		Сквозь бурю суровую эту,



		Сквозь туч грозовую вуаль,



		Кораблик несется по свету —



		Стремится в лазурную даль…







		Бушует лихая стихия,



		Чудесные рвет паруса,



		А дерзкие волны морские,



		В ночные взлетев небеса,







		Корабль накрывают лавиной



		И тянут на самое дно,



		Чтоб стало могилой глубинной



		Ему в одночасье оно:







		Тогда в бирюзовой пучине



		На тихом таинственном дне



		Кораблик лежал бы поныне,



		Забывшись в безвременном сне.







		Ласкало бы только теченье



		Льняные его паруса,



		Русалочьи лишь голоса



		Его б нарушали забвенье…







		Но был бы наполнен печалью



		Тот жизни лишенный покой:



		Кораблику счастье — далекие дали



		Да шелест волны под кормой!







		Своей красотой безмятежной



		Пучина его не влечет:



		Простор ему дорог безбрежный



		И светом луны белоснежным



		Залитый ночной небосвод!..







		Грохочет рассерженный гром



		И силится тщетно стихия



		Зеленые воды морские



		Над гордым сомкнуть кораблем…







		Пускай беспрестанно скрипит



		В порывах неистовой бури



		Сосновая мачта; звенит



		Над парусом цвета лазури







		Ветров беспокойный напев;



		Пусть волны кипящие блещут



		И, в самое небо взлетев,



		Шумят переливом зловещим,







		Но шторм, роковой и печальный,



		Того не страшит корабля!



		Ведь где-то за гладью хрустальной



		Родная осталась Земля:







		Всем сердцем кораблик стремится



		Родимых достичь берегов,



		Где ждут его певчие птицы



		В тиши благодатной лесов







		И милые сердцу рассветы



		Сменяют волшебные дни…



		Где гордо чернеют они —



		Незыблемых гор силуэты…













    

Август 2009









О ЗАГРОБНОЙ ЖИЗНИ

		Коль жизни вечной после гроба нет,



		К чему тогда нам ныне жить пристало?



		Уж не рождаться лучше бы на свет,



		Чем ждать со страхом горького финала!







		Но разве Смерть венчает этот путь?



		Во славу ей проходит жизнь земная?!



		И разве праведник не может посягнуть



		На Божий суд и на блаженство рая?







		Неужто грешники, которые разбой



		Своим считали жизненным призваньем



		И вечно шли преступною тропой,



		На небе не получат наказанья?!







		Ужель закончим мы существовать,



		Вступив во твердь отверстую могилы,



		Ужель ни Рай, ни Ад нам не дадут познать



		Великие божественные силы?







		Ужель библейский выдумал Пророк



		Чудесное явленье Серафима,



		И праведник поднялся на костер



		На площади языческого Рима,







		И даже смерть мучительная та



		Была напрасна? Нет. Душа святая



		Страдала за великого Христа,



		А после поднялась к воротам Рая…







		Так, значит, существует мир иной?



		И парадиз, и мрачная геенна…



		И, значит, память о душе святой



		Спустя века по-прежнему священна…













    

Сентябрь 2008









ПРОЩАЛЬНЫЙ БАЛ

		Дыша прохладой городских небес,



		Танцует Осень сольный полонез,



		С улыбкой скорби пред лицом разлуки…



		Вы вслушайтесь в торжественные звуки:







		Здесь нынче роскошь смело правит бал,



		Пока далёк безрадостный финал,



		Аккордами резвится дождь по крышам,



		И высший свет в звенящих нотах слышим!..







		Вот, кажется, вступают скрипачи



		Под мерный шелест дорогой парчи



		И изредка звенит хрусталь бокалов



		Ожившим эхом петербургских залов:







		Стаккато по блестящей мостовой…



		Прощальный бал играют над Невой —



		Мазурки, вальсы, чудные кадрили,



		В глаза Хозяйка напустила пыли,







		На радость всем устроив листопад!



		Повсюду он, куда ни кинешь взгляд,



		Проносится в восторге небывалом,



		Горя огнём: то золотым, то алым…







		Тем временем уж близится конец:



		Бледнеет красной Осени венец,



		И, подхвативши веера и трости,



		Прощаются невидимые гости.



		Последний танец — и окончен бал:



		Зима сменила пышный карнавал.










О СИБИРСКОМ КРАЕ


(Ко дню рождения С. А. Есенина — хоть и не сибиряка, но великого Поэта, искренне любившего Россию.)



		Расскажи мне, Луна, о сибирских просторах,



		Серебром оживляя родные черты,



		О причудливой ряби на спящих озёрах —



		Ты же видишь ее со своей высоты.







		Слышно: гулко кричат полуночные птицы,



		Временами кому-то грозя не всерьез,



		И трепещут, как будто девичьи ресницы,



		Невесомые ветви печальных берез.







		Спой мне, Ветер, о бурном невспаханном поле,



		Где резвиться, родимый, знакомо тебе,



		Чтоб в груди запылала горячая воля,



		Как свеча пред иконой в крестьянской избе.







		Пусть услышат тебя безымянные реки,



		Бороздящие облик предутренней тьмы,



		И природа сомкнёт полусонные веки



		В ожиданье прихода грядущей зимы.







		Спой мне, Ветер, с морозным сливаясь рассветом,



		Что румянцем касается свежих небес.



		Спой о крае, народной любовью согретом,



		Где дружине подобен незыблемый лес.







		Пролети, подгоняемый счастьем раздольным,



		Пронесись над красою бесценной земли,



		И ответит Россия тебе колокольным,



		Поутру, замирая, звенящим вдали.







		Просвисти, Ветерок, над родными краями:



		Их объять не способен внимательный взор,



		И Она улыбнется одними глазами —



		Голубыми глазами бездонных озёр.













    

Октябрь 2011









Выйду в поле, залитое алым сияньем рассвета

		Выйду в поле, залитое алым сияньем рассвета,



		Чтобы встретить улыбкою первые утра часы.



		И душою почувствую воздух ушедшего лета,



		А босыми ногами — хрустальную свежесть росы.







		Я увижу рассветного неба дрожащее пламя



		Сквозь молочную дымку сокрывших его облаков;



		Пробуждается мир — целый мир пред моими глазами,



		Утомленный холодною тяжестью сонных оков.







		Отступает с лучами зарницы ленивая дрёма:



		Сновидений бутоны, едва зародясь, отцвели,



		Только слышится запах, родной и до дрожи знакомый,



		Вновь рожденного дня и живительно влажной земли.







		И волшебная сказка осенней сменяется былью —



		Пролететь бы со свистом горящею лентой огня!..



		Я у юной зари одолжу золоченые крылья,



		Чтобы ветру над миром носить было легче меня.













    

Ноябрь 2010









Мир в ледяном закружился огне

		Мир в ледяном закружился огне,



		Пульсом горит электричество:



		Мчится Зима на гнедом скакуне —



		Здравствуйте, Ваше Величество!







		Льдистой улыбкой играют уста,



		Вьюгу скрывая мятежную…



		Едет Царица — роскошна, чиста



		Шуба ее белоснежная!..







		Бойко звеня, серебро бубенцов



		Песней звучит торопливою,



		Гонит пурга молодых жеребцов,



		С бурной сливается гривою,







		Бешено свищет шальной ураган,



		Вихри проносятся дерзкие:



		Это — Зима и ее караван,



		Верные слуги имперские.













    

Ноябрь 2010









В НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

		Смотрела недавно я в синюю даль,



		Вдруг вижу: по чистому небу,



		Укутавшись в легкую белую шаль,



		Сам Ангел летит в вышине —







		Он светом Божественным был озарен



		От пят до прекрасного нимба,



		И в этом сиянии суетный мир



		Эдемом казался мне.







		Знамение крестное Ангел творил



		Своей преподобной десницей;



		Любовь, милосердие душ он дарил



		Великой петровской столице…







		Вдруг луч неземной озарил небеса



		И сделал их ярче, светлее,



		Наполнили пением небо гласа



		Чудесных садов Эмпирея,







		И Ангел прервал величавый полет,



		И вторил небесному хору:



		Внимал его песне седой небосвод



		Сокрывший могучие горы —







		Он пел о пресветлом рожденье Христа,



		О Рае и муках Геенны.



		О Библии, память которой чиста,



		Страницы — вовеки нетленны!







		И песнь его эхом в молитве людской,



		Взлетев в небеса, отдавалась…



		И, словно в ту ночь, Вифлеемской звездой



		В святых небесах загоралась.













    

Январь 2006









ДИАЛОГ

(акростих)

		— Что такое Любовь?



		         — Это горечь раскаянья



		И пронзающий холод в бессонном бреду.



		Слезы терпкие с привкусом злого отчаянья,



		Так сокрытого лихо у всех на виду.



		Окрыленная счастьем и болью прожженная,



		Ты прекрасна, Любовь, в одночасье рожденная!



		— А быть может, она херувима капризного



		Лаконичная шутка в ответ на мечты?



		Юмореска, судьбу перепевшая сызнова



		Без нелепых мотивов земной суеты?



		Вдохновенного странника муза красивая?



		Или сотни цветов? Или капля счастливая



		Серебристого моря бездонных надежд…



		— Поминутно слепая, обманно-правдивая,



		Априори царей, мудрецов и невежд!



		Спор рождает всегда непреложную истину —



		Ей рождать суждено звон хрустальный в груди:



		То терновым венцом награждает прижизненно,



		Наваждением горьким горя впереди,



		А то вдруг, Божьим светом сердца озаряя,



		Создает атмосферу Пресветлого Рая.













    

Декабрь 2010









ЗИМНЯЯ ВЕСНА ЛЮБВИ

		Весна, опять весна!



		Звенит, благоухая,



		Румяная, живая —



		В проснувшейся душе.







		И, до краев полна



		Теплом святого Рая,



		Искрится, расцветая



		На зимнем бланманже.







		Ты, вьюга, не злословь!



		Лихи твои угрозы —



		Но придержи морозы



		И лютую пургу:







		Ко мне пришла любовь,



		Рождая трепет, слезы,



		И бархатные розы



		Рисует на снегу.













    

Январь 2011









Спи спокойно под свист метели

		Спи спокойно под свист метели,



		Усыпляющей, голубой…



		Небо цвета промерзшей гжели



		Расстилается над тобой,







		Накрывает морозной тенью,



		Колыбельной сводя с ума.



		Хочешь вырваться? — Нет спасенья,



		Всюду ночь. И зима, зима…







		Вот уже, оплетенный дымкой,



		Мир затих, молчаливо строг…



		Только бродит сон невидимкой



		По узорам пустых дорог.







		Спит Земля, не ища возмездья,



		Ветра слыша гудящий хрип.



		А над нею плывут созвездья



		Косяками священных рыб.













    

Январь 2011









КРЫЛЬЯ

		Крылья! Крылья мне дайте скорее:



		Улечу, словно птица, на юг.



		Душу мёрзлую там отогрею



		Вместе с пальцами стынущих рук.







		Поцелую горячую землю —



		Блики солнца далёкой земли…



		И дыханью солёному внемлю



		Бесконечно лазурной дали.







		Дайте когти железные, чтобы,



		Пусть не видя во мраке ни зги,



		Сердце вырвать из тесной утробы —



		Из объятий ревущей пурги.







		И подняться над ней, белолицей,



		Рассмеявшись счастливой судьбе…



		Сделай, Боже, девчонку — орлицей.



		Буду век благодарна тебе.













    

Февраль 2011









К НОВОМУ, 2011 ГОДУ

		Взмахнул Тигренок, словно кот,



		Пылающим хвостом —



		И вот, мерцая в серебре,



		Стучится праздник в двери.







		Для всей страны, смеясь, зажжет



		Он звезды над Кремлём,



		И ель на радость детворе



		Украсит в тихом сквере…







		Великолепный полон зал



		Пажей, красавиц, франтов —



		То кружит Ветер удалой



		Снежинок хоровод.







		Россия! Подними бокал



		Под мерный звон курантов,



		Ныряя разом с головой



		В счастливый Новый Год!













    

Декабрь 2010









К НОВОМУ ГОДУ ЗАЙЦА

		Пролетел десятый год: долгий, круглый, целый…



		Ты моргнул всего разок, а уж он-то скор:



		Видишь блики на окне? Это лапой белой



		Чертит Заяц-весельчак сказочный узор!..







		Принакрылась вся Земля снежною периной,



		И кудесник подоспел, с бородой как встарь…



		Вот уж скатерть на столе — запах мандаринный



		Приглашает в гости к нам заглянуть Январь.







		Слышен смех, волшебный звон с ароматом хвои —



		Ты желанье загадай в эту ночь, народ!



		И счастливей прежнего, радостнее вдвое



		Станет наступающий светлый Новый Год!













    

Декабрь 2010









Мне для счастья ненадобно броского

		Мне для счастья ненадобно броского —



		Иногда и немногое знаково.



		В одиночестве слушать Чайковского



		И читать вечерами Булгакова.







		Исповедаться лику старинному,



		С головой помолясь непокрытою,



		И гулять по Арбату пустынному,



		Восхищаясь в душе Маргаритою.













    

Февраль 2011









МИХАЙЛОВСКИЙ САД, ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА

		Точно в солнечном детстве, по тихой аллее пройду,



		На резную скамейку у дуба любимого сяду —



		Как же сердце томилось по этому старому саду,



		Словно тысячу лет не бывала я в милом саду…







		Изумрудным венцом коронован задумчивый друг…



		Не гуди, старина, — я столетний покой не нарушу.



		Лишь хочу, чтоб мою до поры повзрослевшую душу



		Приласкал ты как прежде касаньем невидимых рук.







		Чтобы храм улыбался над кружевом старых ворот



		И над пылью дорожек, которые тоже не новы…



		Чтоб из сердца рвалось воробьем восхищенное слово —



		Да со смехом веселым над дерзостью птичьих отстрот:



		Их немало в саду, овладевших искусством бонмо,



		Расчирикались, скачут потешно — едва ли не в руки!..







		Мой Михайловский Сад раскрывается в радостном звуке,



		Как и в сладкой прохладе подтаявшего эскимо.













    

Январь 2011









МОЕЙ МЕЧТЫ ЦВЕТНЫЕ ОТПЕЧАТКИ

		Сняла очки — и вижу все мазками…



		Забавно: мир как с полотна Мане.



		Коснусь его холодными руками —



		Исчезнет тотчас, по моей вине.







		Постой, не надо! В сумочке перчатки;



		Надену их — не станет мерзлоты!..



		Моей мечты цветные отпечатки…



		О пресный быт! За ними меркнешь ты…







		В глазах стоит священная картина —



		Безумие, фантазия, мираж:



		Сливается навеки воедино



		Эмоций полихромная гуашь.







		Так трепетно, как тень скользящей лодки



		По темной глади на краю земли…



		Очки надела — снова вижу четко.



		Но вижу ли? Но вижу ли?..













    

Март 2010









МОЛИТВА

		Протяни мне, Боже, на ладони хризолиты слез,



		Чтоб сверкали в светлый миг оправой для счастливых глаз.



		Силы дай не утонуть в бездонном океане грёз —



		Жить секунду за секундой как в последний раз!







		Подари незримую корону светлого ума:



		Чтоб стихи рождались, разрывая сладкой болью грудь…



		Господи, я трудный путь поэта выбрала сама!



		Только Ты, прошу, со мною рядом будь…







		Ну а если невзначай мне скажут: «Знаешь, Бога нет»,



		Не померкнет свет янтарный вдохновленных глаз.



		Лишь отвечу я без срыва на фальцет:



		«Если так — то кто же создал нас?..»













    

Зима 2011









СОСНА

		В моих глазах — застывшая смола.



		Сосной когда-то, значит, я была.



		Тянулась к небу, к солнцу — все росла:



		Мне солнечные открывались дали!..







		Я видела тогда весь мир земной —



		Сквозь призму стужи, сквозь пьянящий зной…



		Я пахла хвоей, свежестью, весной —



		И звезды ледяные мной дышали.







		А подо мной кипела жизнь — аврал!



		Влюблялся кто-то — кто-то умирал,



		Один по миру нитки собирал —



		Другой — цветы в букет Прекрасной Даме.







		Пел нищий и рыдал всевластный царь,



		И сквернословье заглушал тропарь…



		Сосну срубили — побурел янтарь



		И стал моими карими глазами.













    

Зима 2011









ОСЕННЯЯ НЕВСТРЕЧА

		Нужно отвлечься… Отвлечься — я буду молчать:



		По глазам, по губам… По слогам — объявленья, афиши.



		Смысл в иероглифах угольных веток искать,



		Образы буду ловить, словно шапкой — стрекоз.







		Мучить безбожно изнанку карманов — и ждать,



		Фимиам различая в прокуренном воздухе, слыша



		Запах, окутавший города мокрую стать,



		Влажный по-питерски запах некупленных роз.







		Нужно отвлечься, забыться — я буду молчать.



		Горделиво, как воротничок неотглаженной блузки.



		Все ожидая кого-то — Ее, благодать.



		И молить небеса дымовые — не знаю, о чем.







		Не с кем прощаться — уйду по-английски опять.



		Чтоб, свернув в подворотню, без этикетов, по-русски —



		Городу мокрому все без прикрас рассказать,



		Горечь невстречи оплакав осенним дождем.













    

Зима 2011









НЕМЕЗИДА


Это стихотворение о скульптуре Немезиды, дочери богини Ночи, выполненной итальянским мастером А. Тарсия, я посвящаю людям, мужественно сохранившим красоту Летнего Сада в годы страшной блокады Ленинграда, а в частности, Г. А. Симонсону.



		Старый сад не исчез из вида,



		Он не скрылся, заснув, из глаз…



		Отчего ты грустна, Немезида,



		Будто смертный предвидя час?..







		Стали дни по зиме короче…



		Так зачем же теперь, впотьмах,



		Ты, дитя итальянской Ночи,



		В ленинградских молчишь слезах?







		Серебрит драгоценный иней



		Королевских дубов резьбу,



		И лежишь ты, моя богиня,



		В деревянном лежишь гробу.







		Припорошена снегом тога,



		Пальцы стиснули лавра цвет…



		Не гляди с укоризной строго —



		Ведь иного спасенья нет!..







		Гром бомбежек — твоя панихида,



		Вместо лиры поет снаряд.



		Но не гневайся, Немезида:



		Отстоит тебя русский град!







		За садовой чудной оградкой



		Он живет: не погиб, не пал!..



		Стала ты его ленинградкой,



		Он тебе пантеоном стал.







		Рвут зенитки. Под эти звуки



		Зимний Летний свой сон хранит,



		И промерзшие чьи-то руки



		Гладят мрамор твоих ланит,







		Кто-то хрипло читает «Отче»,



		Хороня, точно клад — в скале,



		Божество итальянской ночи —



		В подсоленной от слез земле.







		Но не надо могилы бояться:



		Не пройдет и десятка лет,



		Из траншеи номер семнадцать



		Выйдешь снова на белый свет,







		И сквозь кружево стройных линий



		Ты победе — живой и сладкой —



		Улыбнешься — зарёй, богиней,



		И расплачешься… ленинградкой.













    

Весна 2011









ВО ВРЕМЯ СЛУЖБЫ

		Звучат псалмы среди колонн,



		Сквозь купол рвутся в небо,



		Виолончелью тянет хор



		И скрипкою звенит,







		А вы все смотрите с икон…



		Остановиться мне бы,



		Да ваш поймать спокойный взор,



		Пронзающий гранит.







		Подобно бликам на реке,



		Чуть зримо брезжат свечи —



		Живые капли янтаря



		У золоченых рам.







		И Ты стоишь одна, в платке,



		Наброшенном на плечи,



		И, как мечту, у алтаря



		Вдыхаешь фимиам.







		Я только слушаю псалмы —



		И дрожь морозит кожу…



		Среди молящихся стою,



		Молчание храня.







		А из церковной полутьмы



		Глаза, отцовских строже,



		Глядят. И молится в Раю



		Георгий за меня.













    

Весна 2011









С СОЖАЛЕНИЕМ

		Вот и март на исходе, а с ним — петербургские вьюги…



		Я без грусти прощаюсь с толпой надоевших подруг



		И бок о бок с планетой, что движется в замкнутом круге,



		Все кругами хожу, ни мгновенья не глядя вокруг.







		Что глядеть по сторонушкам, жальним, чужим, незнакомым,



		Ведь в толпе человека-то нынче едва ли найдешь!



		Правда — вот она, в горле, шершавым, мешающим комом,



		А под масками вашими нервно хихикает ложь!







		Так чего же искать? И куда же, простите, бежать?..



		За неведомым счастьем — вперед, за победой — по бедам!



		Легче быть в стороне, чтоб без вас продолжали стрелять,



		Ведь маршрут ниоткуда доселе, к несчастью, не ведом…







		Пусть считает со скорбью копеечки сгорбленный дед,



		Порождая аморфно-абстрактное чувство привычки…



		Супротив пойдешь? Будь заключен хоть на тысячу лет:



		Иль в объятья Фемиды, иль в статусе Гений — в кавычки.













    

Весна 2011









ПРИМИРЕНИЕ


Если друг оказался вдруг…

    

В. Высоцкий





		Будет сложно. До дрожи, до дьявольской дрожи!



		До скрипа ножа по немеющей коже!



		До хлесткого ливня — до ведьминских плёток,



		Свистящих по мокрым щекам…







		И будет казаться, что это — finita,



		Что счастье — изорвано, смято, разбито,



		Но ты — будь спокоен, уверен и кроток.



		И «мудрым» не верь дуракам…







		Упорствовать будут, трепать языками,



		Пыхтеть и размахивать важно руками,



		И столько бесценных предложат советов,



		Что книгу пора бы писать!







		Мол, дружба, как битва времен Камелота,



		Не вольный полёт, а работа, работа,



		И если друг предал, то вправду — зачем ты



		Собрался такого прощать?







		Не лучше ли будет до треску надуться,



		Заснуть — чтоб навеки врагами проснуться,



		А после, на людях, из дьявольских кружев



		Обид километры плести?..







		Наивность! Хоть все мы такими бывали…



		Одобрили бы в Камелоте едва ли…



		Будь сильным! Сложи на алтарь светлой дружбы



		Рожденное с болью «Прости».













    

Весна 2011









ДЕМОН

		Лечу и не могу остановиться



		По угольному бархату небес.



		Продрогший ангел Северной Столицы,



		Черезвычайно осмелевший бес!







		Тону в чернилах бесконечной ночи,



		Вином бурлящей в лабиринтах вен.



		Порой — хрипя от исполинской мочи.



		А вдруг — шепча беззвучное Amen.







		И нет Вселенной ни конца ни края —



		И впрямь, какой у бесконечья край?..



		Лишь тьма клубит, да я лечу из Рая —



		Наказанный небесный самурай.







		Нет места боле во святых палатах…



		Немного жаль — но воздержусь от слов.



		Мне радостно, что у ребят рогатых



		На всех бурлящих не нашлось котлов!..













    

Весна 2011









МОНМАРТР СО ВРЕМЕН ШКОЛЫ ИСКУССТВ

		И вновь сажусь за парту,



		Ища в ученье прок.



		А в мыслях — по Монмартру



		Гуляю без сапог.







		По пестрому бульвару —



		Взлетая, не пешком!



		Я с Музою на пару



		Гуляю босиком.







		С усердием Орфейским —



		Пою седым холмам.



		Иду по Елисейским,



		Машу — «Bonjour, Madame!»







		Брожу, ведя беседу



		Брусчаткою Полей,



		Брожу, как тень, по следу



		Французских королей,







		И в сладкой сказке вижу



		Божественную быль,



		Как нежный лик Парижа



		Сквозь уличную пыль.







		Румяный жар заката,



		Ресницы тополей.



		И линии Монмартра,



		И контуры аллей…







		Огней вечерней трассы



		Лихая карусель,



		Печаль немого класса,



		И парта, холст, пастель…







		Вновь рисовать! Танцором



		Пронесся грифелек…



		И вот Париж — узором,



		Так близок… И далек.







		А с потолка, упрямо



		Молчание храня,



		Горгульи Нотр-Дама



		Взирают на меня.













    

Весна 2011













ЖИЗНЬ МОЯ ПРЕКРАСНАЯ

		Как фея, чей павлиний стан



		Скрывает паранджа,



		Как танец с кровоточьем ран —



		На лезвии ножа,







		Как вечно пламенный огонь —



		Немыслим, негасим,



		Как вскрик испуганный: «Не тронь!..»



		И зарево — засим,







		Как небо в хрусте января —



		Тот ледяной топаз,



		Как поцелуй, что вновь горя,



		Горит как в первый раз,







		Как нежность птицы — к стороне,



		Где южные края



		Всплывают грезами во сне, —



		Прекрасна жизнь моя.













    

Весна 2011









ЗИМНИЙ СОНЕТ

		Заснет Земля. Святое упоенье



		Накроет лес искристой пеленой.



		Все скроет ночь. И с ней в благоговенье



		Застынет луг, не тронутый Весной…







		Закостенеет вспаханная нива,



		До синевы промерзнет небосвод,



		И, прежде — неустанно хлопотлива,



		Замедлит речка свой привычный ход.







		И будет мир морозами окован…



		Но что же вдруг?.. Топя хрусталь снегов



		Весна встает из ледяных оков



		И вот уж ею сумрак очарован.







		По следу смерти — ходит возрожденье.



		За гробом — жизнь. За дремой — пробужденье.













    

Зима 2006









ЖИЗНЬ

(a la vers libre)

		Ах, что такое жизнь? — Предчувствие, тревога,



		Неведомая темная дорога,



		Залитая небесными лучами,



		Страшна — как отблеск мыслей, что с порога



		Тревожат ум бессонными ночами?







		Но так ли это?



		Иль правдив ответ,



		Что жизнь — сплошной чуть притемненный свет,



		Из разу в раз на трон ведущий Лето



		Сквозь миражи давно минувших лет…







		А, впрочем, —



		     сам ты виноват премного,



		Коль жизнь твоя —



		         дремучая дорога.













    

Осень 2006









ПОСВЯЩЕНИЯ





МАМЕ

		Не печалься, милая, не надо —



		Целый мир не стоит слез твоих.



		Вспомни, душу озарив отрадой,



		О краях, любимых и родных…







		Вспомни лес, таинственный, могучий,



		Шелестящий нежною листвой,



		Шепот ветра тихий и певучий,



		Ручеек небесно-голубой.







		Вспомни радость нового рассвета:



		Час, когда погаснут фонари



		И подснежник расцветет, согретый



		Ярко-алым пламенем зари…







		Вспомни зелень мирную дубравы:



		Ты ее любила с давних пор!



		Шумных рек лихие переправы



		И полей чарующий простор;







		Те места любимые, родные.



		С чувством светлым вспоминай о них.



		Есть земля — святая Русь, Россия…



		Прочее — не стоит слёз твоих.













    

Октябрь 2009









ОДА ЭЛЛАДЕ

		Восславься, Эллада! Вовеки живи,



		Питаясь огнем олимпийской любви!



		Пускай не померкнут во имя Богов



		Красоты твоих берегов:







		Оливковых рощ необъятный простор



		И дивная стать зеленеющих гор —



		Сам трепетный облик бессмертной земли,



		Застывший в античной пыли.







		Незыблемых храмов звенящий покой,



		Пропитанный духом лазури морской:



		Здесь эхом поныне молитва слышна,



		Святая во все времена.







		Геройской бравады живительный кров!



		Красуйся, Эллада, вовеки веков!



		Ты, славы великой хранящая прах



		Легендой в народной устах.







		Ты помнишь триумфы военных побед,



		Укрытых от взора завесою лет,



		Святая отчизна героев былых,



		Рожденных на землях твоих!







		Ты помнишь, держава, своих сыновей:



		Рабов бессловесных и гордых царей,



		Богов и Атлантов,



		Гомеров, Сократов



		И прочих достойных античных мужей,



		Тебя прославлявших судьбою своей!







		Вершивших при жизни благие дела,



		Чтоб слава Эллады вовеки жила!













    

Июль 2010









В ГОД УЧИТЕЛЯ КО ДНЮ УЧИТЕЛЯ


Татьяне Генриховне Крыловой.

Учителю и другу.



		Озаряет глухую просинь



		Фейерверк золотой листвы —



		Пусть резвится старуха-осень:



		Век недолог ее, увы…







		Уж на юг потянулись птицы,



		Дни сменяются все быстрей:



		Вот и праздник в окно стучится.



		Он у школьных стоит дверей!..







		Открывайте! — влетит с порога,



		Свежим вихрем ворвется в класс,



		Светлой радостью педагога



		Одарив в одночасье вас.







		И наполнится сердце светом,



		Только счастьем одним горя,



		И повеет цветущим летом



		В зыбком холоде октября…













    

Октябрь 2010









БЛАГОДАРНОСТЬ


Посвящается маме



		Спасибо тебе за мелодию сердца,



		За солнечный блик на промерзшем окне.



		За все, что с крикливо-далекого детства



		Поистине близко и дорого мне:







		За скрип по-январски хрустяще-хрустальных



		Морозистых веток, морозных аллей,



		За бархатный шорох портьер театральных:



		Красавиц веселых и их королей…







		Спасибо за все — за лицо, и за имя,



		И даже за теплые стены Кремля…



		За звезды ночные. За то, что под ними



		Для нас не устанет кружиться Земля.







		За то, что кумир. И за то, что подруга.



		За то, что всегда, и за то, что не вдруг —



		За то, что мы попросту есть друг у друга



		На этой планете пожаров и вьюг.







		Я путала жизнь с беспрестанною битвой,



		Плеща кипятком раскаленного лба,



		И только твоею сердечной молитвой



		Моя не однажды решалась судьба.







		Спасибо за то, что ты, брови нахмуря,



		Прощаешь, обиду в душе не храня.



		И с буйным порой разноцветием дури



		Поистине искренне любишь меня.







		Спасибо тебе, что за тайною дверцей



		Скрывается счастье — мой сказочный сон.



		За то, что я слышу мелодию сердца,



		Которое бьется с твоим в унисон.













    

Зима 2011









УШЕДШИМ

		Люди, зачем вы уходите?



		Люди, куда спешите?



		Жизнь-то все кружит в памяти



		Свой беспрерывный пляс!







		Молча руками разводите:



		Судьбы не вы вершите!



		Только как быть прикажете



		Тем, кто теперь — без вас?







		Люди, зачем вы уходите?



		Будет же не вернуться!..



		Время вас крепко спрячет —



		Полно рубить сплеча!..







		Только судьбе — не до податей:



		Бьет ваших жизней блюдца…



		Может быть, наудачу.



		Может быть, — сгоряча…







		За небо, даже не за море



		Люди спешат куда-то…



		Крылья, висевшие плетьями,



		Парусом ловят свет…







		Здесь же хранят на мраморе



		Путь ваш бесстрастно даты.



		Где-то длиной в столетье он.



		Где-то — в семнадцать лет.













    

Весна 2011









К ЛЕНИНГРАДЦАМ


Никто не забыт.

Ничто не забыто.

    

Ольга Берггольц.





		Печальный праздник. Ясный. Долгожданный.



		Исполненный святого торжества…



		Его печать в глазах у ветеранов



		Уж столько лет по-прежнему жива.







		Гремит салют, и мирные ракеты



		Так ярко и восторженно горят…



		Но живы те, кто слышит в звуке этом



		Не фейерверк, а вражеский снаряд.







		Но живы те, кто знал не понаслышке



		Тупую боль безвременных утрат.



		Кто без еды, тепла и передышки



		Свой город защищал, родимый Ленинград…







		Кто помнит голод, лютые морозы,



		Согреться лишь желание одно!



		Немецкой армии жестокие угрозы,



		Взрывной волной разбитое окно.







		Стоят они, Герои Ленинграда,



		И перед их глазами в сотый раз



		Воспоминанья ужасов блокады



		Всплывают явно, будто бы сейчас…







		Да, город наш прекрасен, светел ныне.



		Но было время много лет назад,



		Когда все замерло. Безмолвно и пустынно



		Стояли церкви, мертвый Летний Сад







		Был снегом занесен. Трамваи не ходили,



		А зданий величавую красу



		Морозы белым инеем укрыли



		От тех врагов, что небо бороздили…







		Безмолвие и только боль глухая



		Да метроном в холодной тишине



		Печально раздавался, замирая…



		Как реквием для павших на войне…







		Гремит салют. Стоят они, бодрятся,



		Держа цветы в натруженных руках.



		Герои. Ветераны. Ленинградцы



		С трагичной радостью во взгляде и сердцах…







		Прошло уж столько лет… Но словно наяву



		Блокаду видим. Голод, зданья, люди.



		Мы не забыли страшную войну.



		И никогда, вовеки не забудем.













    

Май 2007









ДАВАЙТЕ ВСПОМНИМ


Бабушке.

С любовью и почтением.









		Давайте вспомним горестные годы



		Истерзанной страны,



		Когда сплотились мирные народы



		Перед лицом войны:







		Не пощадили мимолетной жизни,



		Пожертвовав собой,



		И, все молитвы обратив к Отчизне,



		Фашисту дали бой.







		Давайте вспомним те поля, дубравы



		Израненной земли,



		В которых, не ища посмертной славы,



		Солдаты полегли —







		И не было ни страха, ни печали



		На лицах молодых,



		Когда бойцы, не дрогнув, погибали,



		И раненою грудью заслоняли



		Товарищей своих:







		Пускай не все, по чьей-то высшей воле,



		Известны имена.



		Им памятник еще на бранном поле



		Поставила война.







		Давайте вспомним взрывы Сталинграда



		Под гулкий стон полей,



		И узников, прошедших круги ада



		Фашистских лагерей,







		И тех, чья вера стойкая в Победу



		Не ведала преград…



		Кто, несмотря на все земные беды,



		Стоял за Ленинград.







		Стоял… За нерушимую свободу



		Гранитных берегов.



		За черствый хлеб и ледяную воду,



		За вольный град Петров







		И перелив симфонии блокадной



		Под метронома бой…



		За силуэт, могучий и громадный,



		Над вольною Невой.







		Пускай блокада истощила лица



		Измученным бойцам:



		Не рухнула Петровская столица



		И, выстояв назло проклятым фрицам,



		Не отдалась врагам!..







		Давайте вспомним трепетную силу



		Народа своего:



		Обстрелы, голод, братские могилы —



		Страдания его;







		И вместе с тем — великую отвагу



		Несломленной страны.



		Огонь Победы. Взятие Рейхстага.



		И наш конец войны.







		Давайте вспомним доблестные годы…













    

Май 2010









ПРЕДСТАВИТЕЛЮ ЗОЛОТОЙ МОЛОДЕЖИ

		Цари в красе бесчестья напоказ:



		Оно тебе любовь сполна заменит…



		И не стыдись витиеватых фраз —



		Побольше фальши. Это мир оценит.







		Забудь о чувствах пламенной души —



		Не прибавляй завистникам работы!



		И вместо злата воссиять спеши



		Предметами дешевой позолоты.







		Лощеным глянцем вычурно сверкай,



		Стремясь пробиться во святые князи:



		Пусть жизнь твоя напоминает рай,



		Хоть и с оттенком придорожной грязи.







		Скабрезной пошлостью сжигай себя дотла!..



		Да только помни, волочась за стадом,



		О той, что радость жизни отдала



		Лишь за секунду — но с тобою рядом.













    

Июль 2010









ПОЭТУ

		Ты стихи научился неплохо строчить —



		Кто читал, подтверждает это.



		Только хватит ли рифмы, чтоб гордо влачить…



		Нет! не лавры, но крест — поэта?







		Твердый взгляд и осанка — дворянская стать,



		Горделивых стихов — в избытке…



		Но подумай: сумел бы за них ты страдать,



		Раздавая себя по нитке?







		Обедневший, забытый жестокой толпой,



		За копейку продавший лиру…



		Нездоровый, конечно, возможно, слепой, —



		Стал бы петь дифирамбы миру?







		Или к черту его бы в расстройстве послал,



		Протянув на проспекте руку?



		Стал бы биться за то, о чем прежде писал,



		Не кляня нищету и скуку?







		Нет? — пусть стыдно же будет теперь самому



		Впредь бумагу марать для света!



		А коль сможешь — так шляпу с поклоном сниму



		Перед светлым лицом Поэта!













    

Январь 2011









ДАШЕ


Даше Никаноровой, настоящей подруге посвящается.




Питер. Солнце. Лето. Даша. Аромат далеких стран. Золотая дружба наша — счастья целый океан. Кофе. Милая Сенная. «Пик», прогулка, радость, смех, жизнь прекрасная земная, непонятная для всех. Невский. «Капитан». Гостинка. Ощущенье высоты… Мир сияет как картинка — небывалой красоты. Пусть пороки актуальны! Глубины довольно в НАС, а мечты — вполне реальны и сбываются подчас… Знаешь, мы сломаем рамки, запыленные в веках, и свои воздвигнем замки на далеких облаках.






    

Апрель 2010









ПОСВЯЩЕНИЕ ПОЭТАМ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

		Гулкие стоны тяжелых подков,



		Пылкие речи — бессильные вздохи.



		Это кровавая смена веков,



		Муки рождения новой Эпохи.







		Мертвенно-бледные стены кутузки,



		Кровью багровой ошпаренный снег…



		Красный ты? Белый ли? — Важно, что русский!



		Важно, что Сын. Патриот. Человек.







		Горем сожжен меж столетьями мост —



		Все, что отжило — теперь пепелится,



		И загораются новые лица —



		Звонкая россыпь серебряных звезд.







		В солнце — поэзии вашей истоки,



		В дали — ее простирается путь.



		Ядерный сплав эти нежные строки:



		В них серебро и гремучая ртуть.







		Время оплакал немеркнущий Диск,



		И на могиле усопших империй



		Мощно воздвигнутый встал обелиск



		Вами воспетых тончайших материй.













    

Весна 2011









РУШЕВОЙ


художнику от поэта



		Я петь буду. Громко, до сбива дыхания



		Вольным дождям и залуженным крышам.



		Счастье и горе, любовь и страдание,



		Так, чтобы каждый мой голос услышал!







		Страшную, звонкую, дивную песню —



		Да подыграют небесные струны.



		В ней зародясь, я умру и воскресну,



		В ней же останусь прекрасной и юной.







		С новым рассветом — гимны рождения,



		Необъяснимого, неповторимого,



		С мощью какого-то странного гения,



		Людом забытого, небом хранимого,







		Выйду на улицу, свету на милость,



		Песню, как птицу из полона выпущу —



		Та, что в сознанье годами томилась,



		Будет звенеть еще тысячу, тысячу,







		Тысячу лет! Серебристою льдиною,



		Новою радостью нового дня…



		Слушайте! Я вам спою — лебединую,



		Чтобы жила уже после меня.













    

Весна 2011









ИМЕНИННИКУ


Один отец значит больше, чем сто учителей.

    

Джордж Герберт.





		Ас во всем, за что бы ты ни брался,



		Нет тебе задачи не по силам!



		Добрый друг — мне был им и остался,



		Радостным, заботливым и милым…



		Если ранюсь я — ты лечишь рану эту,



		Йодом — ссадину, а боль души — советом.







		Мне на свете — знай! — всего дороже



		Абсолютно истина простая:



		Миллион бесценных звезд ничтожен.



		Он не точка, только запятая!



		Человек, тебя мне нет милей:



		Единица — в тысяче нулей!..



		Вечна дружба наша, пап. Я точно знаю.













    

Весна 2011









МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

		В имени Вашем — морская волна,



		Дерзких кудрей позолота.



		Искра, причудливой жизни полна, —



		Заключена, заточена —



		В тьме стихотворного грота.



		Искр — несчислимая рота!







		Перышко резало кожу листа —



		Были поэзией — ранки.



		Боты не чищены — рифма чиста,



		Волею Господа, силой Перста,



		Силой — железной осанки



		Польской наследной дворянки.







		Пал переломного века венец



		С хрустом — на русские спины.



		Звон серебра — в звоне битых сердец.



		Только серебряней Ваших колец —



		Ваши «бесценные вина»![1 - «…Моим стихам, как драгоценным винам,Настанет свой черед!..»— Марина Цветаева. (Прим. автора).]



		Ваше шальное — Марина!













    

Весна 2011









РУСЬ





САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

		Красив Париж, незабываем Рим,



		Когда над Колизеем солнца диск в зените,



		Но Петербург особенно любим,



		Имеющий в народе имя: «Питер».







		Зимой, весной, в любую непогоду,



		Сверкает Град над бурною Невой.



		Тенистые сады, волшебная природа,



		Гранитный сфинкс, подаренный судьбой!







		Санкт — Петербург поэтом воспевался;



		Сам Пушкин описал его в стихах.



		Захватчикам из Швеции не сдался,



		Перед фашистом заглушил свой страх.







		Наверно, Петр, закладывая город,



		Отдал ему резерв великих сил:



		Короны, скипетры, порфиры, серп и молот



		Санкт-Петербург достойно пережил.







		И иногда, своим окинув взглядом



		Громаду крепости над гордою Невой,



		Я думаю с чудесною отрадой:



		«Господь, храни великий город мой…»













    

Декабрь 2005









ГОРОДУ

		Есть город на Земле, прекрасный и великий,



		Он, будто созданный неведомой рукой,



		На берегах возник когда-то диких



		И шпилями церквей вознесся над Невой.







		Есть город, где, ступая еле слышно,



		Гуляют музы ночи напролет…



		Где Вдохновение тайком в окошко дышит.



		Где можно видеть Ангела полет.







		И ужас войн, и голод дней блокадных…



		Все пережил народ в недрогнувших стенах.



		Не сдался он под гнетом беспощадных



		Врагов. Он поборол свой страх,







		Чтоб защитить Петровскую столицу —



		Святой красы торжественный оплот…



		И город выстоял, свободный словно птица;



		Хранимый Богом от мирских невзгод.







		Есть город — молодой, прекрасный, величавый…



		В его названии ты слышишь шум балов



		И тихий отзвук музыки печальной,



		Церковный хор и звон колоколов.







		В его названии ты слышишь еле-еле



		И шелест волн торжественной Невы,



		И нежный звук… Весенний звук капели,



		Который не идет из головы…







		Сверкает золотом лишь гладь реки атласной,



		Над ней возвысился чудесный силуэт…



		Есть город на Земле, великий и прекрасный.



		Ему подобных в целом мире нет.













    

2009













ПЕТЕРБУРГ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

		То искришься огнем столицы,



		То рыдаешь, душой скорбя…



		Петербург! Ты меняешь лица,



		И таким я люблю тебя.







		Ты в короне седой Европы



		Миллионом горишь огней;



		Обгоняешь, сбивая стопы,



		Королевских ее коней —







		Нерушимый, по-светски гордый,



		Ты на русской земле рожден,



		Дабы волею длани твёрдой



		Вознестись на имперский трон!..







		Я люблю тебя, город статный,



		Всей горячностью нежных слов,



		Слыша отзвуки славы ратной



		И звенящий мотив балов.







		Есть в твоей величавой силе



		Мощный стержень — святая сталь,



		Что флагштоком вздымает шпили



		В серебристо-глухую даль.







		Ты не меркни! Гори, Столица,



		Синевою своих очей,



		Поднимая мосты-ресницы



		Под вуалью белых ночей…







		Пусть горят над тобою знаки —



		Мириады прохладных звёзд,



		И надежно хранит Исаакий



		Поцелуев заветных мост.













    

Декабрь 2010









ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЭКСПРОМТ

		Vivat, Любовь!.. Bonjour, Paris!



		Не ты ль ее волшебный храм?



		Не ею ль дышащим сердцам



		Твои пылают фонари?







		Ночных соцветие огней



		Хранит пьянящий аромат.



		Любовь жива — поныне ею



		Весь город сказочный объят!







		И башни абрис кружевной



		Над панорамой стройно зрим —



		Здесь плут резвится озорной,



		Смешливый лучник-херувим.







		Ах, как поет аккордеон



		Под эхо сбывшейся мечты,



		И нежный колокольный звон



		С блаженной льется высоты!..







		Но вот я в Петербурге вновь



		Гляжу на сталь холодных крыш.



		И всюду чудится Любовь,



		И всюду слышится: Париж!..













    

Декабрь 2010









РОССИИ

		От ветхой Руси до пугающе новой России



		Идешь ты, родная, под стягом великой страны…



		Европой тебе не бывать, не пробиться в святые —



		Но крылья торчат из твоей несогбенной спины!..







		Идешь, спотыкаясь, дорогою славы и бедствий —



		И бьется на шее местами пошарпанный крест.



		Горда по-славянски и духом сильна — по-советски,



		Несломленным духом, стоявшим за Киев и Брест.







		Союза не стало, как было с Российской державой…



		Но разве порвешь в подсознание вросшую связь?!



		Эпохи уходят. Но образ березки кудрявой



		Никто не вобьет сапогом в придорожную грязь!







		Никто не растопчет чарующих бликов заката,



		Но будут пороки закатным огнем сожжены.



		Страдалица — Русь! Твое имя — как Библия, свято.



		А ты — как заветы ее, не имеешь цены.













    

Зима 2011









ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ

		Вьюги дико огромного роста



		Этой странной зимой.



		Леденелый Васильевский остров —



		Только мой, только мой.







		Лазуритно-чернильное небо —



		Зданий крепкая стать,



		Тротуары волшебные, где бы



		Мне хотелось гулять







		В одиночестве вечно сакральном,



		Чтоб энигма веков



		Серебром проливалась сусальным



		Из ночных облаков







		На лицо. Ледяными губами



		Чтобы месяц вздыхал,



		И морозец хрустел под ногами,



		Как разбитый бокал.







		Сквозь соцветия лет и столетий



		Будет в памяти цвесть.



		Невским духом по синей планете



		Слать мне добрую весть…







		А когда позовешь ты однажды,



		Ленинградская Русь,



		Не сдержусь я: на крыльях бумажных



		Хоть по ветру примчусь!..







		Чтобы вновь пробежаться украдкой



		По ночной мостовой,



		И насквозь пропитаться загадкой,



		Надышаться Невой…







		Распахнется порывисто ворот,



		А по лбу — холодок.



		Мы с тобой повенчаны, город,



		На неведомый срок!..







		Пестрый мир — приглашает лишь в гости,



		Ты — мой истинный дом.



		А волшебный Васильевский остров



		Вечно в сердце моем.













    

Весна 2011









РУСЬ

		Над полями — моря голубые,



		Облаковый дымок папирос.



		За поселком — лесов полоса



		И реки серебристая рябость.







		В сотый раз — и как будто впервые,



		Вижу долгие струны берез.



		И опять закрываю глаза:



		Не сдержать безнадежную слабость.







		Деревянная ветошь сараев,



		Чуть подгнившие стены домов,



		Золотые вдали купола,



		Деревеньки, уснувшие сладко.







		К драгоценному, нищему краю



		В русском теплится сердце — любовь.



		Я б ему ее всю отдала…



		Безвозвратно. Без слов. Без остатка.













    

Весна 2011









Я — ЧЕЛОВЕК





С начала света грезил человек

		С начала света грезил человек



		О мощи всеобъемлющего знанья:



		Пытливый ум за мимолетный век



		Постичь стремился тайну мирозданья!







		В кромешной тьме слепого естества



		Окутанной безмолвием Вселенной



		Для разума наградою бесценной



		Науки чудный глас служил сперва.







		Столетья шли, сменяя времена,



		А с временами — и людские нравы.



		Забвенью предавались имена,



		Прославленные некогда по праву,







		Чертовка-ночь околдовала мир,



		Сполна народной волею владея:



		Изгоем стал общественный кумир,



		А гений обратился в чародея.







		Во мраке скорбном разума искра



		С несчастной жертвой злого заблужденья



		Горела жарким пламенем костра



		За глубину свободного сужденья.







		Рвалась протяжным криком в вышину,



		В себя вбирая праведную муку



		И воспевая лишь ее одну —



		Губительно прекрасную науку…







		Так погибала, рассыпалась в пыль,



		Едва родясь, теория живая,



		Виною тех, кто самосуд вершил,



		Тиарой богохульство прикрывая.







		Да только смерть идее не страшна:



		Над ней не властны ни костер, ни плаха!



		Наступит день — и оживет она,



		Как будто феникс, возродясь из праха.







		И разойдется суетная тьма



		В тот самый миг, когда на небосводе



		Взыграет свет народного ума,



		Как обелиск незыблемой свободе.













    

Август 2010









Я — ЧЕЛОВЕК

		Я странник, гордо и нелепо



		Хранимый мудростью веков.



		Дитя безжизненного неба,



		Дитя беспечных облаков.







		Я вижу сквозь глухие стены,



		Не веря в ценность бытия,



		И ядом обжигает вены



		Душа мятежная моя.







		Горит, пылает свежей кровью,



		Питаясь духом новых дней.



		Я Ангел, сгубленный любовью,



		И Демон, неподвластный ей.







		Я океан, волной лазурной



		От глаз сокрывший вольный брег,



		Я ураган Вселенной бурной,



		И мне названье — Человек.













    

Декабрь 2010









СЛОМАННАЯ МАРИОНЕТКА

		Мне привычно о славе мечтать:



		Закулисье — волненье — аншлаг…



		Тянет мир бесконечный объять,



		Не попавши прилюдно впросак!







		Я, конечно, наивна, глупа,



		Но почувствовать жажду полёт!



		Чтоб моим аплодировал па



		Восхищенный столичный народ…







		И, признаться, желаньем горю



		Воссиять негасимой звездой!



		…Рассказала о нем Фонарю —



		Тот полночи трунил надо мной!..







		Я б хотела великою быть —



		Правда, нет ни уменья, ни сил:



		Кукловод не забыл оживить —



		Только ноги приделать забыл.







		А сверкать бы могла я вполне



		Средь картавящих горе-актрис!..



		Но не выйти такой полу-мне



		Из-за этих злосчастных кулис.













    

Январь 2011









Вы решили, красива я?

		Вы решили, красива я?



		Не надейтесь — я просто в гриме.



		Или сильно влияет лира,



		Отблеск музы в лице храня.







		Есть по духу родня — друзья;



		Я реальна, наверно, с ними.



		А иным до скончанья мира



		Не увидеть такой меня!







		Только если, быть может, в том,



		Что так пылко зовут стихами:



		О России, любви… О маме —



		В излияньях зеленых лет.







		Потому что я целиком:



		И с душою, и с потрохами,



		С полудетской игрой — мечтами —



		Может, скверный, но все ж — поэт.







		Пусть вокруг погудит толпа



		Мастеров до самой развязки



		Сочинять небылицы — сказки



		И навешивать ярлыки.







		Мне шестнадцать, и я глупа?



		Господа, не сгущайте краски!



		Мне не страшно — я в гриме… В маске —



		А под ней у меня клыки.













    

Зима 2011









МУЗА

		В груди грохочет жар неистовый —



		А ночь тиха.



		Опять безумие написано



		Взамен стиха!







		Разочарованно-встревоженный,



		Моргает свет.



		Изорван в клочья с болью сложенный



		Полночный бред!







		Дробь отбиваю в злости нервно я —



		И вот оно!



		Ты входишь, томно-эфемерная,



		В мое окно.







		Как тень, легка, бесплотно-женственна,



		А стан — высок.



		Целуешь нежно и торжественно



		Меня в висок.







		Заре подобная, касаешься



		Нестройных строф.



		Проводишь пальцами по клавишам



		Моих стихов.







		И, прежде неприлично тленные,



		Бледны, глухи, —



		На всю страну, на всю Вселенную —



		Звучат стихи.







		А в тесноте полночной комнаты —



		Гипноз, гипноз… —



		Очей твоих сияют омуты



		И волны кос.







		Ты заливаешься девчонкою;



		Плетешь, смеясь,



		Жемчужный свет перстами тонкими



		В сплошную вязь







		Стихов — мучительно-блаженную…



		И видит глаз



		Тебя, безмолвно-совершенную,



		В сплетенье фраз.







		К рассвету вновь придет на царствие



		Нецарский быт.



		Ночного сказочного странствия



		Мираж разбит.







		Разбит в осколки до полуночи…



		Смиряя дрожь,



		Я жду: из тени переулочной



		Ты вновь придешь.













    

Зима 2011









ГРЕШНИК

		На краю земли, на краю пути,



		Человек стоял твердокаменный.



		Необъятный зев черной пропасти



		Под его расстилался ногами.







		Позади — пожар, под ногами — мрак:



		Стаи демонов дьявольски корчатся.



		И свернуть нельзя — и взлететь никак.



		Дальше бездна, но падать не хочется!







		Как назад пойти — если путь сожжен?



		Как без крыльев в лазурь? — не получится.



		Шаг — последний рубеж. А за тем рубежом



		Всякий грешник — изволь помучиться!







		Человек стоял на краю пути,



		Точно камень. Да с сердцем пламенным.



		Коль нельзя свернуть — лучше впрямь идти,



		Чем из трусости быть неприкаянным!







		И шагнул вперед, и шагнул во тьму —



		На распутье навек не остался.



		И Решимость Силу дала ему,



		Чтобы, в бездну упав, поднялся







		И без крыльев взмыл — пусть не в Рай, но ввысь,



		Ведь грешил на земле немного.



		Звёзды в память ему над планетой зажглись



		На глазах у людей… и Бога.













    

Зима 2011









КАК РОЖДАЮТСЯ СТИХИ

		Я с головой в поэзию — как в омут,



		Ушла в безмолвно-добровольный плен.



		По тысячам глухих и темных комнат



		Искать себя, а может — перемен.







		Над городом скользила, словно тень, я



		Пока в словах души не обрела.



		Прошла мостом слепого невезенья,



		Который тотчас за собой сожгла.







		На высоте высот неизмеримых



		Искала не тщеславья — глубины;



		Околевая в бесконечных зимах,



		Стихами согревалась до весны:







		Они цвели невянущим жасмином,



		То нежные, то — пламенный огонь…



		Я грела пальцы, и с теплом каминным



		Врастали рифмы намертво в ладонь!







		Врастали так, чтоб не терять ни слова,



		Сквозь нервы, со слезами — до кости!



		Врастали так, чтоб мог родиться снова



		Из мертвой тьмы — живой, горячий стих…







		Удар по накаленной наковальне —



		И он готов, стиха стальной клинок.



		И звезды покрывают потолок



		Пятнадцатиметровой спальни.













    

Зима 2011









БЛИЦКРИГ







Блицкриг (нем. Blitzkrieg, от Blitz — молния и Krieg — война) — теория ведения скоротечной войны, согласно которой победа достигается в кратчайшие сроки, до того, как противник сумеет мобилизовать и развернуть свои основные военные силы. Создана в начале XX века германским военным руководством.




		Наша жизнь — это лишь миг,



		Мимолетный огонь лиц.



		И, возможно, порой — Krieg,



		Но отнюдь не всегда — Blitz.







		Инфрагрусть дождевых струн,



		Ультрасолнечный фиолет.



		Пара крыл — коль душой юн,



		Пароксизм, коль — увы, нет.







		Ты, готовый идти в бой, —



		Концентрат внеземных сил:



		Ощути, как горят за тобой



		Миллионы мирских светил!







		Мощи всей ощути дух —



		Им питает тебя мир.



		И услышишь — коль был глух.



		И возвысишься — коль сир.







		И удача, коль был твёрд,



		Расцветет красотой скерд.



		Победишь ты: силён, Чёрт —



		Да с букетом Ангельских черт!







		А горящий твой зрим Лик



		Вечно будет среди лиц…



		Ты с судьбою сыграл в блиц.



		И впечатал навек — миг.













    

Весна 2011









ХОЧЕТСЯ СВОБОДЫ

		Нет, я ведь не революционерка,



		И суровой войне не была бы я рада!



		Просто хочу, чтобы все на поверку



		Было не лживо, а так, как надо!







		Чтобы трава оставалась зеленой,



		Чтобы вечно над ней были нашими птицы,



		И не казался пурпурной вороной



		Тот, кто на крыльях к правде стремится!







		Нет, я ведь зла никому не желаю:



		Слишком жалко желанья расходовать всуе…



		Вы не везите меня в Гималаи —



		Роще весенней хвалу вознесу я,







		Буду слагать ей душевные песни,



		Телом, жизнью срастаясь с душистой травою,



		И, рассмеявшись, глядеть в поднебесье —



		То, что цветет над моей головою,







		И, размахнув в обе стороны руки,



		Ветру быть — не казаться! — сестрою-стихией…



		Чувствовать шепоты, шорохи — звуки



		Жарко живые. Навеки живые!







		Или — не жить! Встану к стенке — стреляйте!



		Ваших мне не страшны лжеугроз пистолеты!







		Снова злословьем патрон заряжайте,



		Только взметнется свободная — знайте! —



		Правда моя над лазурью планеты.













    

Весна 2011









ПОЭМЫ





ЧУДО СВЯТОГО ВЕЛИКОМУЧЕНИКА И ВОИНА ГЕОРГИЯ КАППАДОКИЙСКОГО О ЗМИЕ


История 1


Грех

		Чернильным бархатом накрылся сонный мир,



		Утих пожар багряного заката,



		И, подменяя царственное злато



		Украдкою, невидимый факир



		Рассыпал звезды по бесценной ткани;



		Средь них Астарта[2 - Астарта — греческое звучание богини любви и власти Иштар, заимствованное греками из шумеро-аккадского пантеона через культуру финикийцев. На территории Финикии она почиталась как главное женское божество, была связана с луной (Здесь и далее прим. автора).] в шелковом тюрбане



		На небосклоне место заняла,



		Окинув взглядом гордого орла



		Свой стройный лик в бездонном океане.



		Но сумрак аспидный его соленых вод



		Не послужил безропотным зерцалом:



		Чуть показавшись, под могучим валом



		В нем меркнет серебро ее красот!



		Луна сердито прячется во мраке,



		Укутавшись пологом темных чар,



		И лишь, с небес стекая как нектар,



		Рисует луч таинственные знаки —



		Пылает в них огней грядущих жар,



		И лентою мерцающей парчи



		Он украшает дремлющие горы,



		На облаках сплетается в узоры,



		Рождая образ сказочный в ночи,



		Касается змееподобных рек



		И тленных храмов суетного мира,



		Что, восславляя гордого кумира,



		Безропотный воздвигнул человек.







		Под темным куполом, сокрывшим небосклон,



		Играя диким пламенем обряда,



		Раскинулся несокрушимо Он —



		Древнейший град. Резною колоннадой



		Его дворец был пышный обнесен,



		Кровавой бронзой статуи сияли —



		Роскошных капищ мрачные цари,



		И золотом горели алтари



		Роскошные в языческом Гевале.







		Той ночью жизнь неистовым огнем



		На городских просторах воспылала:



		Во злую честь свирепого Баала



		Грешил народ и кровью, и вином;



		Звенели крики — острые кинжалы,



		Сверкнув, пронзили жертвенную плоть.



		Жрецы, экстазом пламенным объяты,



		Ладони простирали к небесам —



		И Дьявол вторил хриплым голосам



		Шальной толпы, кипящей от разврата.







		Ритмично застучали барабаны;



		Толпа утихла. Из-за алтаря,



		Огнем звериных глаз во тьме горя



		И словом заклиная талисманы,



		На свет Колдун верховный выходил;



		Он, облаченный в белую сутану,



		Своим богам молитву возносил.



		В руке Жреца искрился тонкий нож;



		Едва ступая, следом шел ребенок —



		Его глаза блуждали, как спросонок,



		А тело бурно сотрясала дрожь.



		Народ волною загудел, ликуя,



		Единой бурей зашумел Гевал:



		«Свети, Астарта! Славен будь, Ваал!»[3 - Ваал (Баал) являлся конкретным божеством в ассиро-вавилонской этнокультуре, почитавшийся в Финикии, Ханаане и Сирии как громовержец, бог плодородия, вод, войны, неба, солнца и прочего.] —



		Сквозь тьму взывал он к идолам ночную.







		Селевий царственный, что в пурпур облачен,



		Поднялся, пышный покидая трон,



		Завидя цену предстоящей дани,



		И мановеньем горделивой длани



		Поведал: на нее согласен он.



		И полыхнуло, разгораясь, пламя —



		Огонь костра, а барабанный бой



		Вновь овладел распутною толпой.



		Народ взревел, вздымая, словно знамя,



		Свой дикий вопль. И в этот самый миг,



		Когда взметнулось лезвие стальное,



		Готовое уж в сердце молодое



		Вонзиться, невесомый крик



		Подобно ласточке вспорхнул над головами —



		И разом воцарилась тишина.



		И выпал нож из лапы Колдуна.







		«Одумайтесь, бесчестья сыновья!



		Жестокой смертью дышит ваша слава!»



		Десницею знамение творя,



		Из-за спины порочного царя



		На божий свет ступила Елисава.



		Царевне лик был нежный Богом дан,



		И тонок был ее девичий стан,



		Волнами кудри черные стекали,



		А очи стойкой верою сияли —



		Бездонный в них плескался океан.







		Минуя глыбу царственного трона,



		В летящем платье тонкого виссона,



		Она к златому вышла алтарю



		И молвила надменному царю:



		«Отец! Что видит в идолах холодных



		Тебе душою преданный народ?!



		В них мертв священной доблести полет,



		И нет ни тени мыслей благородных!



		Как можешь сам металлу ты служить



		И кровью дань безвинную платить



		Богам разврата, дьявольского злата…



		Ты верь, не мне —



		         Христу тебя судить!»



		Заслышав Бога истинное имя,



		Чуть полыхнул стемненный небосвод,



		И в ужасе зашелестел народ —



		Пронесся стон над толпами людскими!



		Но царь, оправив алые шелка,



		Захохотал греховно-бурным смехом —



		И отдаваться грохотом, не эхом,



		Ему ночные стали облака.







		«О, дочь моя! Клянусь тебе Мелькартом,[4 - Мелькарт, Меликерт (эллинизированое финикийское Milk-Qart, «царь города») — в финикийской религии и мифологии — бог-покровитель мореплавания и города Тира.]



		Рассердишь ты всеслышащих богов!



		Где он, Христос? Моя не видит карта



		Его земли Пилатов и Голгоф!



		Восславь кумиров — грешные дела



		Предать своих отцов благую веру.



		Я этому не следую примеру:



		Твоя молитва для меня — хула!»







		Раздался грохот. Волею минуты,



		Царя познавши богохульный глас,



		Его порочный град Гевал погас



		И зародилась дьявольская смута.



		Лишаясь в страхе трезвого ума,



		Подняли крик недавние герои,



		И черной непроглядной пеленою



		Накрыла все карающая тьма.







История 2


Мученик


303 год н. э., Никомидия, Восточная столица Римской Империи.

События этой главы предшествуют произошедшему в Истории Первой.
		Давным давно, под проседью небесной,



		В далеком царстве гордых вифинян,



		Столицы древней возвышался стан,



		Как исполин над мировою бездной.[5 - Никомидия — Город основан в 712 году до н. э. и изначально назывался Астакос или Ольвия. После разрушения был заново отстроен в 264 г. до н. э. царём Вифиниии Никомедом I, переименован в Никомедию и стал одним из важнейших городов Малой Азии. Благодаря выгодному положению Никомедия достигла при вифинских царях цветущего состояния.]



		Сей град велел построить Никомед,



		Заставив древний восхищаться свет:



		Здесь роскошью дворцов сияли своды



		И храмов стройных золотился цвет,



		Возлюбленных античными царями…







		Давно погасло жертвенное пламя



		В, казалось бы, незыблемых стенах.



		И все же, порожденное жрецами,



		Оно горело дьявольски впотьмах



		Той самой ночью. Диоклейский царь[6 - Гай Аврелий Валерий Диоклетиан (лат. Gaius Aurelius Valerius Diocletianus, 245 Далмация — 3 декабря 313) (имя при рождении — Диокл (лат. Dioclus)) — римский император с 20 ноября 284 по 1 мая 305. Известен жестокими гонениями на христиан.]



		Взложил тогда ладони на алтарь,



		Сошедши с императорского трона:



		Молитву до вниманья Аполлона



		Он донести стремился, как и встарь.



		Диокл был свитой верной окружен —



		Горели златом тоги этой свиты:



		Сановники, магистры и комиты



		К своим богам явились на поклон;



		Царица стройная в алеющих шелках



		Стояла подле властного супруга,



		И отблески пылающего круга



		В ее цвели опущенных глазах.







		Царь обращался к идолу глухому,



		Красе порочной вознося хвалу —



		Плясали искры на резном полу



		Подобно водопаду огневому,



		И тишину хранил безмолвный люд,



		Внимая гласу своего владыки…



		На действие, устроенное тут,



		Со скорбною решимостью на лике



		Глядел высокий юноша. В тени



		Колонны древней он стоял незримо



		Для богомольцев, устремлявших мимо



		Него свой взор: не чаяли они



		Узреть меж статуй мраморных богов



		Нашедшего в тюрьме предсмертный кров



		И пытками лишенного сознанья



		Героя прежних, доблестных времен —







		Трибуном царским был когда-то он,



		В служенье видя высшее призванье —



		На поле брани мужеству его



		Достойные дивились супостаты,



		И чтили все имперские солдаты



		Младого командира своего.



		Но жизнь была в то время непроста:



		Диоклов гнев вскипел, не зная меры,



		Когда народ дурную предал веру,



		Признав святую истину Христа.



		По всей стране людской катился стон —



		Костры пылали жаром царской злобы,



		И всюду мученические робы



		Сулили вечный праведникам сон…







		Георгий был еще годами юн,



		Однако славы храбростью достоин:



		С отрочества непобедимый воин



		В Христа душою веровал трибун.



		Рожденный жить роскошно и богато,



		Свое раздал наследственное злато



		Он страждущим и нищим, и больным.



		И вот, сановник доблестный когда-то,



		За доброту, проявленную к ним,



		Попал в немилость царскую Георгий —



		Языческих не принимая оргий



		И отвергая дьявольских богов,



		Свой принял жребий мученик Христов.







		Пылала в храме грешная заря —



		Свершив обряд безмолвного поклона,



		Народ воспел молитвой Аполлона,



		Предав хуле Небесного Царя.



		Заслышав злом пропитанные речи,



		Георгий мысли обратил к Христу —



		Покинул теневую темноту



		И в храм вошел, свои расправив плечи.



		Раздался грохот — твердый его шаг



		Прервал Диокла долгое моленье —



		В глазах людских забрезжило волненье



		И побледнел как смерть придворный Маг.







		Свой взор к пришельцу обратив порывом,



		В смятенье Царь внезапно замолчал,



		И на лице молитвенно-счастливом



		Звериный гнев пожаром запылал:



		«Как смел ступить ты во святые стены,



		Не устыдясь дурной своей измены?!



		Ведь другом верным был ты прежде мне!



		Презренный! Меры нет твоей вине!» —







		«Предать богов! О, светлый Аполлон!» —



		«В Христа поверить! Распрощаться с саном!» —



		«Раздать именье беднякам поганым!..» —



		Диоклу вторил люд со всех сторон.







		«И как сумел — поведай, не молчи! —



		Ты честного избегнуть наказанья?



		Обманом ли — иль силой заклинанья



		Тобой убиты были палачи?!



		Сейчас кинжал развяжет твой язык!..»



		Трибун пред гневом не взробел царевым



		И тихо на его вороний крик



		Своим ответил нерушимым словом:







		«Убиты?.. Царь! Судьба твоя одна —



		Тонуть в пучине лживого сомненья,



		Коль скоро в силе божьего явленья



		Ты зришь деянье злого колдуна!



		То был Христос — под пыткою твоей



		К нему тянул я, умирая, руки,



		И Ангел светлый от напрасной муки



		Меня избавил волею своей!..» —







		«Какая ложь!..» —



		     «Владыка! Он не лжет!..»



		Вдруг расступился суетный народ



		И показалась женщина седая,



		Едва дыша, ступившая вперед.



		«Он правду молвит — видела сама я:



		Над площадью заполыхало пламя



		И воздух неземными голосами



		Наполнила сгустившаяся тьма,



		И мученику раны залечила…



		Клянусь, Владыка! Так и вправду было!..»







		Не ожидавший новостей таких,



		Воззрился Царь на подданных своих,



		Но не нашел он прежнего почтенья



		Во взглядах изменившихся людских.







		«Позволь, старуха! А мои солдаты —



		Куда же подевались палачи?..» —



		«Узрев огни пресветлые в ночи,



		Они бежали, ужасом объяты!»







		Раздался хохот. Удивленный вздох



		Повис в тиши языческого храма,



		И кое-кто в лицо Владыке прямо



		Промолвил: «Славен христианский бог!»



		И Александра, гордая царица,



		Кумиру не желавшая молиться,



		Воззрилась на безмолвного царя,



		Ни слова вслух ему не говоря.



		Затем, сложив улыбкою уста,



		На страстотерпца храброго взглянула



		И вдруг рукой порывисто взмахнула,



		Явив толпе знамение креста.



		Внезапною изменою супруги



		Сраженный, будто кованым клинком,



		Ударил император кулаком



		По алтарю, священные заслуги



		Его забыв в порыве гневном том.



		«Будь трижды проклят ваш злосчастный маг!



		Христос, безумьем дерзким порожденный,



		Нелепый демон, римской чести враг,



		На небеса лгунами вознесенный!



		Повсюду он в народные умы



		Проник, как спрут, как черная зараза,



		Лишив народ очей в стенах тюрьмы,



		А может, — и единственного глаза!..



		И нет управы на еретиков —



		Их не страшит огонь предсмертной боли…



		Я жег костры, пускал прилюдно кровь —



		Но все они своей довольны долей,



		В ней видя подвиг праведный Христов!..



		Что ж делать нам? Поведай, Анатолий!..



		Быть может ты, храбрец Протелеон,



		Поможешь мне иль делом, иль советом?..»







		Горячим исступленьем утомлен,



		Правитель смолк — был странно жалок он:



		Отчаянье сквозило в гневе этом.



		Но главные сановники тирана



		Стояли подле жаркого огня,



		Трагичное безмолвие храня,



		Лишь страстотерпца озирая раны.



		Был бледен Анатолий, но горел



		Бессильной злобой взгляд его мятежный:



		Пред ним узор затейливый алел



		На полотнище робы белоснежной —



		Творение плетей и колеса;



		И чистые светились небеса



		В ответном взоре, стойкости великой



		Исполненном и раскаленной пикой,



		Губящей плоть, не тронутом ничуть…



		Хранил Георгий веру в святость Рая,



		Христа смиренно повторяя путь:



		Молясь страдал, молился умирая —



		И оттого полнилась болью грудь,



		И состраданье проливалось морем



		Из гордых глаз сановников Царя…



		Жестокий император ныне зря



		Опоры нерушимой в них искал —



		Напрасно жаждал в их лице оплота:



		«Христос велик!» — в народе крикнул кто-то.



		«Бессмертен», — Анатолий отвечал.



		Протелеон же, верный друг того,



		Добавил, полный пламенного жара:



		«Пускай меня твоя настигнет кара:



		Я, Царь, вовеки не предам Его!»







		Георгий слышал храбрые слова,



		И лик румянцем тронулся едва;



		Глаза еще ярчее запылали,



		А кудри Божьим светом воссияли —



		Огнем его святого естества.



		Ладони христианин над толпою



		Простер, благословляя грешный мир,



		И под Христом ведомою рукою



		Поблек, померк языческий кумир,



		И раздались благоговенья стоны:



		Восславил ими Господа народ!



		И вжались в постаменты Аполлоны,



		Узрев молитвы праведный полет.



		Захваченный единой светлой волей,



		Волной Диоклов обернулся люд



		К Георгию. Протелеон был тут



		И горделиво-строгий Анатолий,



		Инвиктиоры и сенатора,



		Магистры, именитые трибуны,



		Певцы — чьи Феба[7 - Феб — Аполлон.] славившие струны



		Погибли жертвой лютого костра,



		Ему же возведенного во славу…



		Здесь были все, кто был душою смел.



		А прочие — слились с резьбою стелл



		Иль разбежались, детям на забаву.







		Лишь только Царь с Верховным Колдуном



		Хранили верность прежнему пороку;



		Но если первый покорился року,



		Второй — едва ли. Мыслил об одном



		Злодействе жрец языческого стада:



		Мечтой его горела голова



		Могуществом нечистым колдовства



		Георгия низвергнуть в пламя ада…



		Убить его!



		     И вот из рукава



		Он пузырек магического яда



		Достал проворно. Сделал знак Царю —



		Тот оживился, поддержав идею,



		Победно улыбнулся Чародею



		И подошел безмолвно к алтарю.



		На нем стояла золотая чаша,



		Изделий прочих драгоценных краше —



		В нее плеснув багрового вина,



		Диокл привлек Георгия вниманье



		И мигом кубок осушил до дна



		Под тихое народное роптанье.



		А после обратился к иноверцу,



		Златую чару передав Жрецу:



		«Претит Христос моей душе и сердцу;



		Тебе ж, однако, роба не к лицу!



		Но, коль ты ею заменяешь тогу



		По доброй воле, — помолись же Богу



		Ты своему… Прими, Георгий, чару!



		И в честь Него испей, мой друг нектару!»







		Тем временем его сподвижник — Жрец,



		Проча дурной Георгию конец,



		Сосуд наполнил жидкостью кровавой



		И, гордый предстоящею расправой,



		Так вероломно, как и всякий лжец,



		Добавил в зелье дьявольского яда —



		Сверкнул хрусталь, раздался тихий всплеск,



		В глазах чуть зримый порождая блеск, —



		Готова для отступника награда!



		«Что, боязно? Ужели ты, что был



		На поле брани воин несравненный,



		В себе не сыщешь смелости и сил



		Хлебнуть вина из чары драгоценной?



		Иль Господа страшишься прогневить?



		Он, верно, к вам и милостив не больно:



		Коль выпьешь лишку где-то самовольно —



		Так тотчас повелит казнить!»







		На Колдуна взглянул Георгий прямо



		Из-под взбагренных муками волос



		И, миновав языческую яму,



		К нему поднялся, искалечен, бос.



		Победно Маг с Царем переглянулись,



		В толпе, волнуясь, люди встрепенулись,



		И вот жрецовы пальцы разомкнулись —



		Смертельный груз уже в иных руках!



		Вознес молитву мученик святую,



		И ножку кубка обхватив витую,



		К губам поднес у мира на глазах



		Отраву, не страшась нимало гроба —



		Дыханье люд мгновенно затаил;



		Диокл святого взглядом пепелил —



		Но тщетно: лишь изорванная роба



		Чуть колыхалась — страстотерпец пил…







		Не дрогнул мускул на спокойном лике,



		Еще минута — кубок опустел.



		Был Анатолий несказанно смел,



		Воскликнул он: «Гляди же, Царь великий!



		Не погубить и впрямь тебе Христа



		В душе людской, в сердцах, его любящих!



		Нет супротив орудий настоящих,



		А этот яд не пытка — суета!



		Гляди: живым остался верный Богу!



		Молитвой вновь он смерти избежал!..»



		Скользнула тень неслышно по порогу…



		Секундный свист — оратор замолчал



		И, пошатнувшись, вниз лицом упал.



		В его спине, узорно взрезав тогу,



		Стальной клинок чуть видимо дрожал.







		Явились на подмогу к Диоклету



		Георгиевы горе-палачи.



		Сердца их были лживо-горячи,



		Глаза сверкали, будто бы монеты…



		Один из них, товарищей смелей,



		Перед Царем оплошность искупая,



		Метнул кинжал нарочно посильней,



		Сам своего греха не понимая.



		И что ж? Теперь, на мраморе, убит —



		Заступник храбрый без вины лежит.







		Вновь обретя языческую стражу,



		Диокл воспрянул духом. Распрямясь,



		Ругательств страшных он извергнул грязь,



		Костра былого взбаламутил сажу.



		Завидя гнева страшную волну,



		Народ трусливый вновь Царя восславил,



		А тот, кто Иисуса не оставил,



		Был предан вмиг безвременному сну.



		Вот палачи Георгия схватили



		Однако страха наш не знал святой,



		Хранимый верою бессмертной той,



		Что исповедовал, и верный высшей силе.







		Повсюду кровь — убит Протелеон.



		Уж целый город, кажется, казнен.



		Безумием охваченный жестоким,



		Команды император сам давал:



		Свистели копья, где-то пел кинжал,



		Сливаясь с плотью танцем одиноким…



		Огонь бесчинства люто полыхал



		Перед лицом Царицы чернооким.



		Сковали путы крылья белых рук,



		Согнулись горделивые колени,



		И по ланитам заскользили тени



		Предчувствием грядущих страшных мук.



		Дрожат уста, но тверд царицы взгляд.



		А нежный голос — будто бы набат!



		«Безбожники! Вы — истовы! Но верьте:



		Наступит жизнь иная после смерти!



		Кто жертвой стал — так все в Раю теперь те,



		Для вас же доля — бесконечный Ад!..» —



		«Смешны слова твои, — ответил Диоклет. —



		Ты в них судьбу свою сама решила.



		Красавица — каких на свете нет!



		Моею дружбой ты не дорожила…



		Мне Ад прочишь? Так ждет тебя могила!



		Довольно слов — умри во цвете лет!»







		Взметнулся меч — и вот она — свободна…



		Оковы злата боле не тесны!



		Порывисто, но царски благородно,



		В морскую тень небесной вышины



		Вспорхнула тень легко, без промедленья.



		Вот, навзничь пав на каменную твердь,



		Царица спит. Но не затмила Смерть



		В ее лице сиянье умиленья.







		«Прими, Господь, рабу твою навеки!» —



		Георгий молвил, осенясь крестом.



		Была решимость в этом человеке,



		Измученном — но стойком и святом.



		Он перенес немыслимые пытки



		За истину, которой не предал,



		И видел в жизни подлецов в избытке,



		Хоть праведников больше повстречал…



		За каждого теперь молился воин



		Перед лицом погибели своей,



		И был спокоен — истинно спокоен



		Лучистый взгляд его святых очей.







		Его царевы слуги обступили —



		Хотели мучить, резать, жечь, терзать.



		Но только вознамерились связать —



		Как тотчас же, ошпарясь, отпустили:



		То Божий Сын спустился с Вышины



		И, приобняв святого, точно друга,



		Вознесся с ним к сребру ночного круга —



		Бесстрастно немигающей луны.



		Ошеломленный, замер Диоклет.



		А палачи, трусливые злодеи,



		От изумленья вывернули шеи,



		Христосу и святому глядя вслед —



		На небеса, что снежных гор белее,



		Блаженный источающие свет.



		Один куда-то указал перстом,



		Сосед заохал, кто-то в страхе замер,



		А кто-то рухнул с грохотом на мрамор…







		Где Анатолий спал пречистым сном



		С зажатым в кулаке крестом.







История 3


Искупление


Гевал, земля Палестинская.

Предположительно несколько веков спустя.
		Коль гниль внутри — не думай о покрове:



		Наружная неистинна краса…







		Свершился грех; нахмурив тучи — брови,



		Сурово почернели небеса.



		Гевал в туман мгновенно погрузился:



		Как зверь, его пожрал вселенский мрак.



		На грешный зов из адских недр явился



		Чудовищный в своей природе враг —



		Сил дьявольских живое воплощенье,



		Из тьмы возник, творя собою тьму.



		И оказать, крепясь, сопротивленье



		Не в силах город царственный ему.



		Сбирались люди в капищах старинных,



		Ветшалых храмов будоража свод…



		Но перед злом, карающим повинных,



		Бессилен и Селевий, и народ.







		Минуло семь ночей адовой смуты,



		Семь долгих дней — одна сплошная ночь!



		…В объятьях нынче сгинуть твари лютой



		Должна царёва молодая дочь.







		Селевию во сне его премудром



		Явилось искупление Вины:



		Прощенья ради, семьи все должны



		Пожертвовать иль сыном златокудрым,



		Иль дочерью прекрасной юных лет —



		Коль появилась первая на свет.



		От горя застонали горожане —



		Но что же делать?.. Покорился люд.



		И вот в оплату «за греховной» дани



		Детей невинных к озеру ведут,



		Избранному жилищем Зла укромным.



		Спасет ли кровь из черной западни?..



		Нет! Тщетно, тщетно гибли все они



		Во чреве — ненасытном, неуемном…



		Ведь, смертью юной лакомясь, теперь



		Крепчал и рос непобедимый зверь.



		По городу заколыхались думы:



		Как одолеть прожорливую тварь?



		В своих покоях, пепельно угрюмый,



		Идеей яркой озарился Царь.



		«Что люд простой? То жертва небольшая…



		Видать, и впрямь разгневался Баал! —



		Он мыслил, приближенных созывая. —



		А если так — чтоб мной доволен стал,



		Пусть жертвой будет дочь моя родная!..



		Для Бога пасть — вот золотая слава!



		Ее моя достойна Елисава.



		В отцовском сердце будет мука тлеть —



		Но я готов ее преодолеть…»







		Был царь и мудр, и стар, и уважали



		Его в народе уж не двадцать лет,



		А оттого и рьяно поддержали



		Сановники опять порочный бред.



		Красавицу в виссоны нарядили,



		Чело платком торжественным покрыли,



		И, пожалев печального отца,



		Из каменного вывели дворца.







		Процессия под звуки стройных лир



		По улицам прошествовала людным…



		В пустом лице умом греховно скудным



		Искрился золотой божок-кумир



		У главных врат отверстых городских;



		Пред ним прогнулись с уваженьем люди —



		Царевны юной яростные судьи



		И мучеников прочих молодых.







		И лишь не поклонилась Елисава:



		Не изменяя пламенного нрава,



		Стояла твердо в городской пыли.



		А пред глазами простирались горы,



		Родной страны цветущие просторы



		И озеро, мерцавшее вдали.







		Но вот сакральный завершен обряд.



		Жрецы умолкли — люд с колен поднялся,



		И вскоре город за спиной остался



		Со всей красой старинных колоннад.



		Паломники же к озеру держали



		Недальний путь: надеялись всерьез!..



		Но очи девы не цвели от слез —



		Льдяные пальцы только трепетали.







		Дорогою, недоброй искони,



		По камням ноги ранили они.



		В пути встречалась нищенка, бывало,



		Больной слепец, голодный как шакал, —



		К обочине их Жрец брезгливо гнал,



		Царевна же — спокойно подавала



		Валившимся от истощенья с ног



		То изумруд, то витый перстенек —



		И вновь идти смиренно продолжала.



		Жара свое, гудя, впивала жало



		В тела бредущих — мучила, дрожа.



		И дева лишь по-прежнему свежа.







		Но вот и он — финал дороги знойной —



		Сверкнул озерной гладью меж дерев.



		Свой трудный путь толпой уже не стройной



		Окончили, внезапно замерев,



		Паломники греховного Гевала:



		Откуда-то из недр прибрежных скал,



		Снискав ответ валунного обвала,



		Утробный гулкий рев загрохотал.



		И с карканьем напуганные птицы



		Галдящей и нетвердой вереницей



		Поднялись в синь, напуганные им.



		И вырвался вослед клубящий дым



		Из тьмы скалы единственной глазницы.







		«Благую нынче ты, царева Дочь,



		Снискала милость. Истинную славу:



		От чудища избавишь, Елисава,



		Родной Гевал в грядущую ты ночь!



		Пройдут года — но будет помнить мир



		Твой светлый подвиг; Град тебя восславит:



		И гордый Царь, что справедливо правит,



		И люд простой — священным пеньем лир!..



		Мужайся, Дева! Прочь тоску гони, —



		Ведь то не гибель — верный шаг к бессмертью!



		Взывай к богов святому милосердью



		И погибай спокойно, как они!» —



		Промолвил Жрец с фальшивою заботой.



		Так пафосно, что сразу видно — врал.



		И, пыльною сверкая позолотой,



		Царевну вдруг порывисто обнял



		И отошел. Та очи опустила



		И, примирившись, руки подала



		Прислужникам. Те скрипнули насилу



		Громадными цепями и дела



		Стальными завершили кандалами.



		Закатное уж заплескалось пламя,



		Скалистый заливая пейзаж…



		«Прощай, Царевна! Благодетель наш…» —



		Печально деве говорили люди



		И, подходя поочередно к ней,



		Касались скорбно золота перстней



		Губами. Кто-то — дьявольских орудий,



		Сковавших прочно с юностью цветка



		Твердыню камня. «До свиданья, друг…»



		И их воздетых в миг прощанья рук



		Ее касалась ласково рука…







История 4


Пир

		Над крышами струился дух жасмина



		И сладкий шепот южных городов.



		В закатный миг обнявши, точно сына,



		Гевал притихший, в зелени садов



		Светило спешно промелькнуло. Вскоре



		Прохлады ночь набросила чадру



		И звезды по небесному ковру



		Засеребрились, оживленно споря.







		В ту пору остывания земли



		В домишке скромном на краю Гевала



		Сестра и брат, каких в миру немало,



		Смеясь, нехитрый ужин свой вели.



		Лепешки — две, изюму на двоих,



		Да чуть вина припасено у них —



		Роскошный пир!.. Бренчал струнамми братец,



		А девушка, пестря подолом платьиц,



		Кружилась под мелодию его —



		Смеющегося друга своего.



		То, руки поднимая, проплывала,



		По кругу шла — то на поклон вставала,



		А юноша все на сестру глядел



		Да в звуках систра вдохновенно пел.







		Лилась потоком музыка живая —



		Прозрачным, шумным, радостным…



		               Как вдруг



		Ее почти совсем перекрывая,



		Ударил в дверь нетерпеливый стук.



		В недоуменье тотчас смолкли оба:







		«Ты ждешь кого-то, милая сестра?» —



		«А ты мой брат?» —



		         «Ничуть! Не помню, чтобы



		Я звал гостей иль нынче, иль вчера!..»



		И снова стук.



		     «Откроем же, сестрица?



		К чему гостей непрошенных страшиться?..»



		Засов глухой заскрежетал на миг…



		«Да кто же там?..» —



		         «Не бойся! К нам старик



		Зашел под вечер нынче на пирушку!..



		Сестра, не мешкай! Доставай же кружку,



		Пусть выпьет с нами наш почтенный гость!..»







		В дверях, сутуло опершись на трость,



		И впрямь стоял паломник престарелый,



		К полуночи к ним заглянувший в дом.



		Светил он бородою поседелой



		И улыбался сморщенным лицом.







		«Неловко, право, нынче стало мне,



		Представил лишь недавнее мгновенье:



		Ломился в дверь, маячил я в окне,



		Пугая вас, как жуткое виденье.



		Вы не держите на меня обиды!



		Я странник. Путник из чужих земель…



		Чудесные сады Семирамиды



		Ей-богу, видел! Теплую постель



		Они не раз в ночи мне заменяли…



		Купался я в разливах буйных рек,



		Теперь же путь веду в иные дали.



		Паломник я!.. Но добреду едва ли,



		Коль скоро старцу не найти ночлег.



		Да что постель? Коль впору нынче мне бы



		Добыть хотелось лишь краюшку хлеба,



		Чтоб с голоду не помереть в пути



		Уставшему, иссохшему от зноя…» —







		«Скорее, брат! Накрыла стол давно я,



		Пора б и вам уж к трапезе идти!..» —



		Раздался голос девушки призывный.



		И, приобняв за плечи старика,



		Веселый брат, неловкого пока,



		Его повел в свой дом — простой и дивный.



		И снова льется музыка рекой!



		И снова пир — хоть скромный, но веселый.



		Пусть не ломится стол от яств — какой,



		Какой же прок от сломленного стола?



		Лепешки две теперь уж на троих.



		Сестра, свою сломав до середины



		На два куска, тотчас один из них



		Паломнику дала: «Я чту седины!..



		Держи — а мне довольно половины».



		Девице братец тотчас подал знак:



		«Да я и сам-то голоден не так



		Уж сильно… Странник! Покорись веселью!



		Наш ужин беден — но отнюдь не плох.



		Был долгим путь, что дальше — знает Бог.



		Поможем нынче хлебом!» —



		             «И постелью, —



		Сестра добавила, — ведь место в доме есть…



		Переночуй — а утром вновь в дорогу!»



		И встав из-за убогого стола,



		Она молитву звонко вознесла



		Всесильному и истинному Богу.







		«Что ваш сегодня знаменует пир?



		Дорогою я слышал звуки песен



		Из этих окон… Праздник ваш чудесен



		Поистине. Но чем столь счастлив мир?» —



		Спросил старик, макая хлеб в вино.







		Хоть было небо южное черно



		За окнами, искриться темень стала



		Внезапно синей глубиной опала.







		В ответ промолвил, улыбнувшись, брат:



		«О, милый странник! Этот день — великий.



		Не удивлюсь, коль и у Райских Врат



		Мерцают счастьем ангельские лики



		И звездные на них играют блики, —



		Свободным нынче стал наш чудный град!..» —



		«Ах, слышал я о сонме ваших бед!..



		Повсюду все кому не лень судачат:



		Что якобы Гевал от горя плачет,



		Да не слезами — детской кровью!.. Нет



		Ему спасенья… Разве помогла



		Царевны гибель — мученицы юной?..



		Ужели кара в пекло снизошла,



		Предсказанная судьбоносной руной,



		Что в небесах чертил Верховный Бог?



		Скажите, где могиле Елисавы



		Благоговенно, а не для забавы



		Я поклониться б со слезами смог?»







		Сестра дала паломнику ответ:



		«Почтенный друг! Ведь нет богов верховных!..



		Есть Бог — един. А прочих, суесловных,



		Не знает наш обетованный свет…



		То истина! А что до Елисавы —



		К чему к ее гробнице припадать,



		Коль будет на рассвете собирать



		В саду своем дворцовом нынче травы?..



		Уж дома дева. Хоть и впрямь близка



		Была к ней гибель. Пасть уже раскрыла!..» —







		«Ужель спаслась?..» —



		          «Спасла святая Сила!..



		На скакуне взрезая облака,



		Прекрасный воин, молнии быстрей,



		Пред чудищем в мгновенье очутился!..



		Отпрянул Змей. Уж было возвратился



		В свою пещеру — вход зарос у ней



		Внезапно глыбой! Обезумел зверь,



		Ломиться начал в каменную дверь —



		Не тут-то было. Не сломить ее!



		А воин статный, вознеся копье,



		Прочел во всеуслышанье молитву



		И прекратил, не начиная, битву:



		Трусливый Гад, узрев геройский лик,



		Был паникой охвачен несносимой



		И сдался в полон, ужасом гонимый,



		Позорно, не задумавшись на миг!..»







		Старик внезапно вдаль взглянул спокойно



		И медленно промолвил: «Молодец!



		И впрямь наш воин поступил достойно… —



		Затем, ответным улыбаясь взглядам,



		Добавил громко: — Не были ль вы рядом?



		Кто он, надевший мужества венец?..»







		Ответил брат: «Позор на город ляжет,



		Но имени тебе никто не скажет!..



		Исчез, едва узрел его народ,



		Царевну лишь, спасенную от смерти, —



		Хотите — верьте, коли нет — не верьте —



		Он проводил до городских ворот.



		Да демона привел на поводу —



		Опутанного лентой Елисавы.



		Тот шел покорно, будто бы в роду



		Его имелись псы. И точно, правы



		Кто говорит: зло с трусостью — от корня,



		Детей-то жрал, а с воином — покорный…



		Костер уж тлеет к западу, вдали —



		Там тело Змия лютого сожгли».







		Тут дева брату молвила в ответ:



		«Сказал ты правду, злых противник оргий!



		Ты, как и я, победою согрет!



		Тем, что жрецовой власти боле нет,



		Что наша вера вырвалась на свет!



		Так знай же ты! Теперь уж не секрет,



		Что город спас Святой! Святой Георгий!..»










		Молчание повисло. В тишине



		Промолвил только юноша: «Бессмертен!..»



		Да странник, дряхлый гость, хотите — верьте,



		Зажег звезду в распахнутом окне.







		«Спасибо вам, родные, за приют…



		Вы, вижу я, добры, великодушны,



		Позорной тирании непослушны:



		Умов свободных ваших не берут



		Когтистой лапой гнет и суеверье…



		Я понял все — и рад. Пойду теперь я:



		Дела иные путника зовут.



		Спасибо вам, любезные мои:



		Лепешки и последней не жалели,



		Всем угощали, что в дому имели,



		Так вы и дальше поступать должны:



		Земное — бренно. Нет добру цены!..



		Скажу, прощаясь: за грудною дверцей



		Пусть бьется ваше ласковое сердце!



		Молитесь, веру духом сохраня!



		И вспоминайте изредка меня…»







История 5


Святой

		Поистине — ночь южная безбрежна,



		В непостижимой черноте своей.



		Таинственно, подобно кошке — нежно,



		Над крышами дворцов и утлых хижин



		Скользит она, сокрыв шипы когтей.



		И спящий город ею обездвижен.







		Ворота городские за плечами.



		Гевал, уж нашумевшийся сполна,



		Остался позади. И пелена



		Его роскошный силуэт ручьями



		Небесными, ночными залила.



		О чудный сон!.. Хвала тебе, хвала!..







		По освещенной звездами дороге,



		В веках хранящей счастье и печаль,



		Два путника брели в ночную даль,



		Легко, босые не стирая ноги.



		Один вел стройно под уздцы коня;



		Его же спутник, старец седовласый,



		Порой касаясь ласково саврасой,



		С ним рядом шел, как и в зените дня.







		«Мой сын, Мой друг — и воин, Мной любимый!



		Ответствуй Мне: каким тебе Гевал



		Представился? Быть может, чище стал



		Народ, жестоким некогда клеймимый?



		Ты говорил Мне в прошлые года,



		Что мук сродни твоим не будут боле



		Переносить звериного суда



		Простые жертвы по царёвой воле.



		Но видишь, сын, — минули сотни лет,



		По-прежнему в крови звереет свет…» —







		«К чему мне ныне говоришь все это?



		К чему, Отец?..» —



		         «Чтоб знал! Чтоб видел вновь:



		Во все века невинно льется кровь.



		Костры пылают и кресты возводят



		Ничтожные приспешники „царей“.



		Гляди на руки! С них следы гвоздей



		Не у Меня — у всей Земли не сходят!..



		Всегда калечат Правых те, кто Правят:



		Кромсают тело — или душу травят…» —



		«И разве нет спасенья от страданий?



		Скажи: к чему? К чему нам жизнь дана,



		Коль скоро восхищенье созиданий



		Кровавая скрывает пелена!



		Гевал и вправду был грехом объят.



		Как я, замучен. Точно Ты — распят!..



		Лишь после подвига в Твое святое Имя



		Признал Тебя!.. О, грешен ты, Гевал!..» —







		«Неправ ты, сын. Ведь все же он признал!



		Признали люди — хоть и грех за ними…



		А ты, скажи, при жизни сам-то был ли



		Безгрешен, чист? Ведь часто воевал,



		А где война — убийство и насилье…



		Оспорь: напрасно разве разрешил я



		Тебе свой грех молитвой искупить?..



		Но я позволил. Ты пошел за Мною



		И стал таким, каким рожден был быть —



		Святым — своей геройскою душою



		Очистившись, Мне преданность храня…







		Все люди грешны. Но пойми Меня:



		Ужель я стал бы им давать надежду,



		Им жизнь дарить, коль не было б у них



		Малейшего хоть шанса к возрожденью?



		Не легче ль было отобрать одежду



		И разум, и язык — чтоб гол и тих



		Стал грешный люд земной без промедленья?..



		Иль кару хуже — гибель ниспослать



		Навеки?.. Знай! Коль Я даю страдать,



		Я душу стойкую и наградить сумею



		И с Врат Эдема снизойду за нею



		Как за тобой.



		Поверь мне, мальчик мой».







		…А южной ночи нет конца, безбрежной —



		Двух зорек верной дочери гнедых.



		Дорогой, в лунном свете белоснежной,



		Как будто сотворенной лишь для них,



		Идут куда-то двое молодых



		Навеки.










КАЧЕЛИ

Баллада о мужестве в трех частях с эпилогом

		То в тень, то в свет переносились



		Со скрипом зыбкие качели.








    

Федор Сологуб








Часть первая

		…Я качался в далеком саду



		На простой деревянной качели…








    

Осип Мандельштам





I

		Из яблони и ели



		Много лет назад



		Сделал дед качели



		Для своих внучат.







		Стали они лучшей



		Детскою игрой:



		Не было забавы



		Радостней порой,







		Чем взлетать ребятам



		Над лесной тропой,



		Крепко сжав веревку



		Слабою рукой!







		Что могло быть лучше



		Или веселей



		Этого занятья



		На рассвете дней?











II

		Пролетели годы:



		Десять, двадцать пять…



		Некому уж больше



		В небеса взлетать:



		Повзрослели внуки,



		И засохла ель.



		Уж ребенка руки



		Не берут качель…







		Опустел домишко



		Деда — молодца:



		Не сбегают дети



		С ветхого крыльца,







		Чтоб навстречу ветру



		Южному опять



		На своих качелях



		С радостью взмывать…







III

		Лет прошло немало.



		Только ветра вой



		Нарушал, бывало,



		Иногда, покой







		Домика пустого



		И засохшей ели,



		Где густой травою



		Заросли качели…







		Те качели помнят



		Радость детворы,



		Смех ребят веселый



		И запал игры!







IV

		Некогда прекрасный,



		Сад зарос травою:



		Здесь прощалась мама



		С сыном пред войною.







		Плакала, молилась,



		Долго говорила,



		Сына целовала,



		А потом крестила…







		Он ушел с улыбкой,



		Обещав писать…



		Помнится качелям,



		Как рыдала мать.







V

		Золотая осень



		На дворе стояла —



		Брату дорогому



		Девушка писала,







		Сидя на качелях,



		Словно на скамье,



		О его невесте,



		Друге и семье…







		Адрес на конверте



		Наверху, в углу,



		А под ним три слова:



		«Брату. На войну».







VI

		Месяц ждет ответа



		Младшая сестра…



		Нет. Не пишет. Значит,



		Ей на фронт пора!







		Никогда надолго



		Так не разлучались:



		Уж почти полгода



		С братом не видались!..







		И она, как в школу,



		Выйдя из ворот,



		Первым же составом



		Унеслась на фронт…







		«Ты куда? Девчонка! —



		Люди говорят. —



		Ну, какой же будет



		Из тебя солдат?»







		Ничего, вернулась!



		С братом, не одна:



		На груди нашиты



		Косо ордена.







		…Помнится качелям



		Радость этой встречи



		И усталой мамы



		Сгорбленные плечи…







VII

		Все, промчался мимо



		Страшный эшелон —



		Та война — кошмарный,



		Беспробудный сон…







		Но сердца ходивших



		Фронтовой тропою,



		Как клеймом железным,



		Прожжены войною.







		Обещали власти



		Мир оберегать,



		За который стольким



		Жизнь пришлось отдать…










Часть вторая

		Вставай, страна огромная,



		Вставай на смертный бой



		С фашистской силой тёмною,



		С проклятою ордой!..








(из патриотической песни на стихи В. И. Лебедева-Кумача)




I

		Закончился мир, и родная страна



		Уж снова бойцов созывает:



		Ужаснее первой, вторая война



		Мужей, сыновей забирает,







		Мальчишек готовит в смертельный поход



		И строгих отцов-ветеранов:



		Вставай, поднимайся, великий Народ,



		Забыв застарелые раны!







		Воспрянь, словно витязь от долгого сна,



		Страну заслоняя собою,



		И равных не будет во все времена



		Святому победному бою!..







II

		Село опустело — так мало мужчин



		На улицах скоро осталось…



		Ушел добровольцем единственный сын:



		С ним мать на перроне прощалась.







		Мальчишка лихой — о таких говорят:



		«Ну, знаем мы вашего брата!»…



		Надел гимнастерку — ей-богу, солдат!..



		Да только не ведал он боли утрат



		И путал ружье с автоматом.







		«Ну что же ты плачешь? Сама воевать



		Когда-то на фронт убежала!»



		Ему, пареньку, безутешная мать,



		Сердечко скрепя, отвечала:







		«Действительно, в бой я ушла, как и ты,



		И, знаешь, сынок, — воевала:



		Товарищам верным меняла бинты



		И даже в атаке бывала!..







		Солдат не забудет проклятой войны —



		И крови, и страха, и боли;



		Погибших ребят, что ушли без вины,



		Судьбу разделив поневоле:







		Тяжелой была фронтовая пора,



		Прожитая с Родиной вместе —



		Тогда даже хор боевой у костра



		Звучал лебединою песней!







		Сквозь годы сумела душа пронести



		Его вдохновенные звуки,



		Звенящие ныне в солдатской груди



		Печалью грядущей разлуки…»







III

		Как жаль ее: в прошлом девчонка-солдат,



		Писать она сына просила



		И, так же как мать ее годы назад,



		Его на прощанье крестила…







		«Послушай! — внезапно сказал паренёк,



		В глаза материнские глядя. —



		Вещицу одну я по жизни берег —



		Подарок московского дяди…







		Возьми же! Не знаю, смогу ли писать —



		Еще, не дай Боже, забудешь…



		А с этим кулоном, гляди, вспоминать



		Солдата хоть изредка будешь!»







		Сынок, улыбнувшись, в нагрудный карман



		Полез торопливой рукою…



		И радужным бликом сверкнул талисман,



		Играя точеной каймою, —







		Простой медальон на коротком ремне,



		Хранивший следы позолоты…



		«Небось потеряю его на войне,



		Взрывая немецкие доты:







		Не стоят проклятые наши враги



		Прощального дара такого!



		Ты, мама, вещицу сама береги,



		Пока не увидимся снова!..»







* * *

		Мелькнул паренёк в самой гуще людей



		И скрылся в товарном вагоне,



		Частичку души доверяя своей



		Теплу материнской ладони —







		Простой медальон на коротком ремне,



		Сверкавший прощальной искрою…







		Состав заскрипел, как в замедленном сне,



		И двинулся поезд навстречу войне,



		Ведомый безумной войною.







IV

		Уж все разошлись. Только бедная мать



		Одна на перроне стояла.



		Она, как солдат, не умела рыдать.



		В ней женщина нынче рыдала!..







		Давно уже с гулом военный состав,



		За лесом березовым скрылся —



		В ту рощу сынок ее бегал стремглав,



		Когда на игру торопился…







		А вот и аллея! Ходила встречать



		С мальчишкою каждое лето



		Московского брата веселая мать



		С вокзала дорогою этой…







		Теперь как почетный морской офицер



		Он служит Советскому флоту;



		А мальчик, что с детства войною горел,



		Пошел, как и мама, в пехоту…







V

		Озарился небосвод алыми огнями:



		То вечерняя заря золотом зашлась…



		Зазвучала тихая песня над полями —



		Эхом русская душа в ней отозвалась.







		Пели хором женщины, возвращаясь с поля,



		После тяжкого труда на родной земле,



		Пели песню скорбную о народной доле



		И о вражьей силушке — иноземном зле…







		О сынках молоденьких, отчий дом покинувших,



		И о горе праведном русских матерей —



		Много будет на войне малолеток сгинувших,



		Не познавших красоты юности своей…







		Заискрился небосклон, звездами увенчанный,



		И блеснула серебром полная луна…



		Всей душою вольною дружно пели женщины.



		Эхом песне вторила русская страна…







VI

		Пустынная улица. Темною мглой



		Ночная деревня одета.



		Лишь звезды горят над остывшей землей



		Да отблески лунного света







		Во тьме различимы. Так тихо кругом,



		Что, кажется, слышать возможно,



		Дыханье небес в полумраке ночном



		Да шепот земли осторожный.







		Измучено сердце печалью немой…



		Терзаясь в бессильной тревоге,



		Усталая мать возвращалась домой



		По тихой безлюдной дороге.







		Был воздух хрустальный по-летнему свеж,



		Пылилась земля под ногами…



		И вот показался последний рубеж —



		Окошка неяркое пламя,







		Покатая крыша, печная труба,



		Калитка под сенью березы —



		Встречала хозяйку родная изба,



		Роняя солдатские слезы.







		Безмолвной красою приветствовал сад,



		Мерцающим светом объятый:



		Мохнатые ели у стареньких врат,



		Дорожки песок красноватый,







		Качели под куполом стройных ветвей —



		Далекого детства отрада:



		Здесь чудным восторгом безоблачных дней



		Дышала ночная прохлада…







		Точеной беседки резной силуэт —



		Он сказочным прежде казался!..



		И дух незабвенных, восторженных лет,



		Что в сердце навеки остался…







VII

		С трепещущим сердцем взирая на сад,



		Там женщина вновь вспоминала,



		Как брату любимому годы назад



		Письмо фронтовое писала,







		Как жизни нелегкой хлебнула сполна,



		За ним отправляясь когда-то:



		Девчонкой на фронт уходила она,



		Домой воротилась солдатом.







		Надменным врагам не погибла назло,



		Привыкнув к военной науке:



		Познали мужское тогда ремесло



		Худые девчоночьи руки…







		На фронте порою деля на двоих



		Тепло от солдатской шинели,



		И брат и сестрица остались в живых,



		Вернуться в деревню сумели!



		Но в памяти грохот атаки не стих,



		И волосы, темные волосы их



		Шальным серебром заблестели…







		Теперь и сыночек ушел воевать,



		В деревне оставив любимую мать.







VIII

		Военные будни несутся вперед,



		Сменяясь в неистовой гонке —



		Конверты с фронтов получает народ,



		Внутри находя похоронки.







		В селе опустелом рыданья слышны



		Задавленных горем родных;



		Навеки останутся шрамы войны



		На памяти раненой их.







		Погиб и сынок, что решил послужить



		Отчизне родимой в пехоте.



		Погиб… А ведь даже не начал и жить!



		Упал… Словно птица, на взлете.







		Горюет его безутешная мать



		В тени зеленеющей ели,



		И тихо пытаются ей сострадать,



		Как милой подруге, качели.







		Взмывают — и вмиг замирает душа,



		Терзаясь печалью великой.



		Назад полетят — сразу трудно дышать



		От боли, неистово-дикой…







		Себе невозможно порою простить



		Навеянной горем вины:



		«Ну как же могла я тебя отпустить



		В смертельное пекло войны?!»







		Слезами кровавыми мать и солдат



		Родного оплакала сына.



		А он, не желая геройских наград,



		Погиб.



		   Как герой.



		       Как мужчина…










Панихида

		Стонут.



		   Луга просторные,



		      В крови тонувшие.



		            В крови солдатской.



		Нивы.



		   Поля зеленые,



		      Навеки ставшие



		            Могилой братской.



		Сёла.



		   Деревни русские,



		      Войной спалённые



		            Дотла, до праху.



		Стонет.



		   Все счастье прежнее,



		      Упавши замертво



		            На вражью плаху.



		Долго



		   Сражалась Родина,



		      Душой свободною



		            За волю ратуя.



		Долго.



		   Но искалечила



		      Судьбу народную



		            Война проклятая.



		Болью,



		   Горячей яростью,



		      Как лютым пламенем,



		            Сердца оплавились.



		Нету



		  В них больше жалости,



		      Которой прежняя



		            Россия славилась.



		Нет ее больше.







* * *

		Знайте, фашисты, людское прощение



		Вас не коснется отныне уже;



		Горькая, страшная жажда отмщения



		Рвется снарядом в народной душе,







		С грохотом рвется советской гранатою,



		Кровь разгоняя по венам быстрей…



		Бойтесь, фашисты! Страшитесь, проклятые,



		Вами замученных русских людей.







		Вас не спасет ни слеза, ни раскаянье:



		Сердце не дрогнет у стойких врагов;



		Сгинете, черти, терзаясь отчаянно,



		В зелени мирной советских лугов:







		В страхе бежите позорной дорогою,



		Доблесть свою растеряв по пути;



		Смертью падёте. Бесславной. Убогою.



		Крик не сдержав по-солдатски в груди.







		Жадно хватая в предсмертной агонии



		Воздух живительный русских полей,



		Сгинете! Жизнью бесчестной своей



		Не заслужив погребальной симфонии…







* * *

		Сгиньте!



		Сгиньте, повержены правою силою!



		Верьте:



		Вольные земли вам станут могилою.



		Знайте,



		Дьявольской армии бравые воины:



		Рухнут



		Ветхие стены, что вами построены!







		Изгнан



		Будет себя восславлявший заранее.



		Тленом



		Скоро рассыпятся наши страдания.



		Боже!..



		Горюшко русское канет в бездонную,



		Все же



		Вам литию отслужив похоронную.







		Вам, окаянным!..










Часть третья


Кто к нам с мечом придет — от меча и погибнет.

    

Александр Невский





I

		Создателю угодная,



		В былые времена



		Жила страна свободная,



		Счастливая страна.







		Земля благословенная



		Почивших храбрецов:



		В ней мужество священное —



		И дедов, и отцов…







		Да только тьма сгустилася



		Над древнею страной —



		Как ливнем, разразилася



		Внезапною войной!







		Дыша идеей грешною



		Надменного врага,



		Накрыла тьма кромешная



		Святые берега.







		И в небо, в высь лазурную,



		Вознесся смрадный дым,



		Пророча юность бурную



		Ребятам молодым;







		Проча судьбину адскую



		Сменившим отчий дом



		На злую жизнь солдатскую



		Под вражеским огнём…







		Себя узрев заранее



		Пленившим стольный град,



		Глумился в ликовании



		Проклятый супостат:







		Носил мечту кровавую



		Безжалостный злодей,



		Не веря в доблесть правую



		Измученных людей…







		Но скоро вопли ужаса



		Взметнулись в небеса:



		Нашла на камень мужества



		Фашистская коса!







		И демон, ратью хилою



		Бесчестие верша,



		Познал, что дышит силою



		Народная душа!..







		Поля взбагрились бранные,



		Зеленые поля;



		Телами бездыханными



		Усыпана земля







		Объединенных дикою,



		Несчастною судьбой —



		Здесь шла война великая.



		Здесь шел смертельный бой:







		Свистели мины вздорные,



		Незримые в огне,



		Скрипели танки черные



		На радость Сатане;







		Гудя, рвалась земная твердь



		Осколками гранат,



		И, хохоча, косила Смерть



		Воюющих солдат…







		Плясала с гулким топотом



		Под звуки бубенцов,



		Разя богатых опытом —



		И молодых юнцов…







		Пред нею, беспощадною,



		Все сделались равны,



		Попав в объятья жадные —



		В объятия войны.







		Но все же душу твёрдую



		Так просто не сломить:



		Врагу державу гордую



		Не удалось сгубить —







		Раз вспыхнув ярким пламенем,



		Кураж его потух,



		Когда воспрянул знаменем



		Бессмертный русский дух!







		Народ враждой ответною



		Поднялся, одержим,



		И пала рать несметная,



		Поверженная им.







		Во имя тысяч призванных



		И жертв концлагерей!



		Во имя их — бесчисленных



		Солдатских матерей!







		За павших и за раненых,



		За вдов и за сирот —



		За все свои страдания



		Фашиста бил народ!..







		И сдался силой высшею



		Ошеломленный враг,



		И над имперской крышею



		Взлетел победный флаг!..







II

		Прощай, вражда смертельная:



		Пусть смолкнет твой напев,



		И счастье неподдельное



		Затмит народный гнев…







		Молва отрадой грянула —



		Ликуют города:



		Победа, братцы! Канула



		Разбитая орда!..







		По всей стране известие



		Ветрами разнесло —



		Единой дружной песнею



		Откликнулось село!







		Победа! Ратью братскою



		Повержен супостат —



		Пой, родина солдатская!



		Внимай и стар и млад!..







		Звучала радость вольная



		В нестройных голосах,



		Осанной богомольною



		Сменяясь в небесах…







		С молитвою народною



		Пройдя последний бой,



		Ликуй, страна свободная:



		Победа за тобой!







III


1

		Касаясь крыш уснувших деревень,



		Померкло солнца золотое пламя —



		Сменила ночь победы первый день



		И тишина повисла над полями.







		Заснуло всё: селенья, города —



		Забылось сном, действительно спокойным:



		Окончилась несчастий череда,



		Пришел конец страданиям и войнам.







2

		На улицах затихшего села



		Дневного счастья эхо раздавалось;



		Та ночь по-майски теплою была



		И сказочной воистину казалась.







		Заснуло все. А бледная луна



		Цвела на небе белоснежной розой…



		Ей любовалась женщина одна,



		Держа в душе непрошенные слёзы.







		Глаза сухи, и это неспроста:



		Давнишняя солдатская привычка!..



		Да только сердце гложет пустота —



		В нем радости давно угасла спичка.







3

		Безмолвен сад. В полночной тишине



		Лишь ветра шорох слышен еле-еле,



		Да раздается тихо, как во сне,



		Скрипящий голос дедовой качели…







		Как будто в детстве, много лет назад,



		Поют качели, плачут как живые,



		И в них, родимых, женщина-солдат



		Находит утешенье не впервые —







		Отраду для измученной души,



		Влачить уставшей горестное бремя…



		А старый друг печаль унять спешит,



		Совсем как в то, добоевое, время.







4

		Вдруг тень коснулась женского лица,



		Спокойного в мерцающем сияньи:



		Раздался шорох в стороне крыльца



		И отзвук еле слышного дыханья.







		«Здесь кто-то есть?» — молчание в ответ.



		Лишь кроткий всхлип, пронзающий разрядом.



		Внезапно вспыхнул красноватый свет,



		Замеченный нетерпеливым взглядом…







		Одна, в платке со взрослого плеча,



		Девчонка тихо на крыльце стояла;



		В ее руке зажженная свеча,



		Искрясь, дрожащим пламенем сверкала.







5

		Давно… Давно на личике худом



		Свою печать поставила блокада:



		Нашла в селе девчонка новый дом,



		Хлебнув нелегкой жизни Ленинграда.







		Полсотни бед пришлось перенести,



		Когда любимый город стал тюрьмою…



		Ей не было еще и десяти



		Той страшною блокадною зимою.







		А то была действительно зима:



		Плескалась смерть в ее пустых глазницах.



		Людские мысли заслоняла тьма,



		И слезы замерзали на ресницах.







		Листовок скверных целый гнусный рой



		Скрывал собою голубое небо.



		Был сорок первый. А еще второй —



		Его народ встречал горбушкой хлеба…







		Был ужас. Голод. Дьявольский мороз.



		И артобстрелов было очень много.



		Был лед, который так и не замерз,



		И зыбкой жизни зыбкая дорога,







		И лазарет в двадцатых февраля,



		Фашистом, к удивленью, не взрываем;



		А уж весной — свободная Земля,



		Что пахла теплым, свежим караваем…







6

		«Ты что не спишь? Уж за полночь давно,



		Ложись скорее!..» —



		      «Да не спится что-то…



		Все чудится: стучат ко мне в окно



		И манят потихоньку за ворота…» —







		«Да кто ж стучит?» —



		      «Не знаю… Но боюсь.



		Вот, думала, как выйду и проверю!..» —



		«И что же, был и вправду кто-нибудь?» —



		«Всё никого… Один сверчок у двери».







		Вдали раздался чей-то смех и крик,



		И возгласы: «Товарищи, победа!..»



		Затем все смолкло на короткий миг,



		И продолжалась тихая беседа:







		«Сверчок… Ты впрямь была настороже!» —



		«Я ведь одна… Никак нельзя иначе…» —



		«А бабушка?» —



		      «Так спит она уже,



		Наверно, час. От силы два, не паче». —







		«Иди и ты. Луна! Давно пора!..»



		Девчонка женщине в глаза взглянула прямо



		И, уходя с полночного двора,



		Сказала тихо:



		      «Будь луна добра,



		Жива была моя бы нынче мама».







7

		Чуть дрогнул свет оплавленной свечи.



		И вдруг потух. Померкнул без возврата.



		И покатились слезы, горячи,



		Из глаз суровых женщины-солдата.







		И поднялась тогда в ее душе



		Воспоминаний тяжкая пучина:



		Те вечера в солдатском блиндаже,



		Чудесный голос маленького сына







		И письма брата — письма из Москвы,



		Куда уехал продолжать карьеру.



		Где он теперь?.. У берегов Невы



		Или в Берлине, если брать на веру.







		Брат носит высший капитанский чин:



		Он катером командовал исправно…



		В какой же дружбе с ним ее был сын



		Еще, казалось бы, совсем недавно!..







8

		«Постой! Постой же, подойди ко мне…»



		Во тьме внезапно под луною жёлтой



		Мелькнул кусочек меди на ремне,



		Покрытый тонким слоем позолоты.







		Тот медальон. Тот самый, дорогой,



		Что матери был отдан на храненье,



		Сверкал, объятый женскою рукой,



		Сверкал в руке, дрожащей от волненья.







		«Возьми его… Возьми его себе!



		И ты не плачь — не надо больше плакать…



		Забудь скорей о вражеской пальбе,



		Прошла война как мартовская слякоть!







		А талисман — пусть он тебя хранит,



		Все беды изгоняя в одночасье,



		И привлекает, будто бы магнит,



		К тебе одной твое, родное, счастье…»







		В ответ чуть слышно застонала ель



		И скрипнула любимая качель…







9

		Светало. Озарились небеса



		Почти прозрачным, невесомым светом…



		И птичьи раздавались голоса,



		И воздух пахнул предстоящим летом.







		В саду царил неведанный покой…



		Там на качелях женщина сидела,



		И улыбалась, робкою рукой



		Обняв девчонку спящую несмело.







		Скамья качалась, двигалась едва,



		Внимая ветра ласковым порывам;



		И мыслями полнилась голова:



		О будущем. Действительно счастливом.










Эпилог

		Наша жизнь — что старые качели:



		То к Земле несется с вышины,



		То, на гребне жизненной волны, —



		К радости, неведомой доселе…







		То скрипит с ветрами в унисон,



		То поёт о счастье безмятежном,



		Океаном — шумным и безбрежным —



		Разливаясь под напевный звон.







		Вдаль однажды отойдут невзгоды,



		Скрывшись за громадой пыльных лет, —



		И взлетим мы, осязая свет,



		И вдохнем шального кислорода!..







		Наша жизнь — что легкая качель:



		В ней беду сменяет ликованье,



		Как весной, дыша благоуханьем,



		Расцветает солнечный апрель







		Вслед за мартом. И вскипает кровь



		В чудный миг природы возрожденья…



		Жизнь — качель. А ветра дуновеньем



		Для нее становится любовь.










ВЕДЬМА

		С рассвета на площадь стекается люд:



		 Проклятую ведьму сегодня сожгут!



		  Сухою соломой покрыт эшафот,



		   Заранее весел народ!







		Мелькают чепцы и пестрят колпаки,



		 По слякоти скачут, теснясь, башмаки,



		  А вот и епископ дряхлеющих лет —



		   В роскошную рясу одет.







		С ним целая свита святейших отцов



		 И судей — честнейшей души мудрецов!



		  Гудит в нетерпенье священная знать —



		   Пора бы уже начинать…







		Зеваки под хлюпанье грубых колес



		 Пустили на площадь торжественный воз:



		  Телегу (да с клячею вместо коней)



		   И клетку глухую на ней.







		Вся черная, будто копала золу,



		 Там ведьма валялась на грязном полу,



		  И в тряске совсем не срываясь едва,



		   Моталась ее голова.







		Свистя, за повозкой гналась ребятня,



		 Кидалась камнями, колдунью кляня,



		  А рядом, как гордый чернеющий грач,



		   Вышагивал чинно палач.







		И вот поравнялась повозка с толпой.



		 Чуть не был раздавлен бродяга слепой,



		  Шатавшийся праздно у ней на пути:



		   Да к счастью успели спасти.







		Поодаль закованный, выкрикнул вор:



		 «Долой дьявольщину! В огонь! На костер!»



		  И люд поддержал златокрада того,



		   Недавно плевавший в него.







		За волосы выволок ведьму палач



		 Под гиканье черни, под хохот и плач,



		  И бросил, как тряпку, в вонючую грязь,



		   Под маскою хрипло смеясь.







		Ужасна злодейка поистине та:



		 Драниной прикрыта ее нагота.



		  Недавно касался испанский сапог



		   Босых искалеченных ног.







		Пятнадцатилетняя девочка-яд:



		 Костлявые руки из робы торчат.



		  А грязные патлы, как сажа, черны —



		   Примета шайтанской вины.







		«В страшнейших грехах обвиняешься ты!



		 Крещеная злом самого Сатаны!



		  Призналася давеча ведьма во всем,



		   Судимая честным судом…







		Призналась: порой колдовала в ночи,



		 Украла четыре церковных свечи,



		  С неведомым духом беседы вела



		   И с кошкою черной жила.







		От этих злодействий тебя до утра



		 Очистит священное пламя костра!



		  Могла б индульгенцию также купить



		   Да некогда злато копить…»







		Колдунья, сполна натворившая зла,



		 Усилием воли лицо подняла.



		  И детские глянули небом глаза —



		   Невысохшая бирюза.







		«Деяний своих от людей не таю,



		 Да только, епископ, я правду твою



		  Разрушу, ведь Дьявол, поверь, ни при



		   В магическом действе моем.







		И впрямь, ворожила я лунной порой



		 Над милой моею болящей сестрой…



		  Лечила волшебным настоем из трав,



		   Быть может, законы поправ.







		И свечи взяла, только вам не назло:



		 Чтоб в домике стало соседском светло!



		  А прежде ведь в Храме просила огня



		   Как ведьму прогнали меня!..







		В том доме старуха одна умерла



		 Бездетно и голодно, трудно жила!



		  Кому ж, как не мне, было свечи принесть,



		   Молитву усопшей прочесть?..







		Я кошку себе не могла не забрать:



		 Старушка любила ее, словно мать —



		  Родное дитя. Да к тому же одна



		   Погибла бы точно она…







		Бесплотный же Дух, собеседник ночной



		 Есть Ангел-Хранитель с рождения мой!



		  И в Храме святом, подходя к алтарю,



		   Частенько я с ним говорю…»










		Промолвил епископ: «Родная моя!



		 Открылась ты честно, греха не тая…



		  За это, сердечную правду любя,



		   Всевышний прощает тебя!»







		На буром от крови засохшей лице



		 При упоминанье о светлом Творце



		  Алмазами слез заблестели глаза —



		   Заплакавшая бирюза…







		«Ужели и вправду теперь прощена?..



		 Ужель поднимусь из тюремного дна?



		  Вернусь ли к сестре, коли пыткам конец —



		   Ответь же, церковный отец!»







		Старик улыбнулся: «Забыта вина!



		 Пускай же тебя не тревожит она…



		  А значит, свободна душа с этих пор…



		   Без страха иди на костёр!»







* * *

		Над площадью стал смоляным небосвод.



		 Давно разошелся нарядный народ.



		  И лишь правосудия тлели огни



		   Да мрачно темнел эшафот.







		Над ним, средь ворон — средь крылатых углей,



		 Голубка летала, что снега белей.



		  И сколько, крича, не старались они —



		   Никак не притронуться к ней!..







		А где-то малышки всё плачут глаза —



		    Другая уже бирюза.










КОРОЛЕВА

		Не задерживайтесь, господа, в проходе —



		Всякий нынче поскорей бы рад!



		И неважно, что не по погоде,



		При параде — все на маскарад.







		Под вуалью — льдисто-сини глазки,



		Платья в перьях, ореол амбре.



		И мелькают маски, маски, маски —



		Бал у королевы при дворе.







		Вот она сама — стройна как фея,



		Будто бы сошедшая с холста:



		В локонах белеет орхидея,



		По-девичьи пламенны уста.







		Вся тяжелым бархатом одета,



		Что крыла вороньего черней.



		Только из-под кружева манжета



		Расцветает золото перстней.







		Шарм под стать столичным городам:



		На паркеты сыплются верлибры,



		И порхают крыльями колибри



		Чудо-веера придворных дам.







		В реверансах припадают девы,



		Точно к платьям примеряя трон.



		А под полумаской королевы



		Полусмех сменяет полутон.







		Не страшны ей лжеподруги эти,



		Кто они — коль вертится земля



		Для нее лишь и на целом свете



		Лучше всех она для короля?







		Мажут дамы на лицо белила,



		Щек стыдливых прикрывая цвет,



		И держась то мило, то уныло,



		Льнут, подобно бабочкам, на свет.







		Бал в разгаре. И уносят в дали



		Ароматы марокканских роз.



		И скользят по освещенной зале



		Облака напудренных волос.







		Внезапно умолкли прохладные звуки,



		Скрипки запели и трубы заохали,



		Выронив вееры, вскинулись руки,



		Воздух зацвел восхищенными вздохами.







		Почтенные гости с восторгом сквозь страх



		Резко взглянули из бархатных коконов:



		Юная дева стояла в дверях



		В калейдоскопе корсажей и локонов.







		Кто-то приветственно шляпу снимал,



		Кто-то схватился за жидкую бороду:



		Графская дочка явилась на бал,



		Чудо-краса из далекого города.







		Подобная нимфе, но истинно зрима,



		Будто цвела, непривычно живая,



		Лоск и сиянье придворного грима



		Нежным румянцем своим затмевая.







		И вот расступился наряженный люд:



		Гордые гости — крикливые вороны



		Деве проход в центр залы дают,



		Чинно рассеявшись в разные стороны.







		А струны скрипят, а литавры звенят,



		Взгляд королевы темней, чем агат,



		Кружится дева в летящей тунике,



		Точно наяда — столетья назад.







		Всем по душе эта свежая роль:



		«Ну-ка, еще станцевать нам изволь!» —



		Громко сказал — да с улыбкой на лике! —



		О королеве забывший король.







		Гостья смеется — и снова взлетает,



		Юная, милая — точно весна.



		А у придворных и сердце уж тает:



		Всех красотой покорила она.







		Смотрят направо и смотрят налево:



		Разве сравнится с красою — наряд?!



		С девою меркнет сравнясь королева,



		Как и лощеный ее маскарад.







		Злится монархиня, чуя потерю



		Нежной любви своего короля…



		Вот уже вечер закончился для



		Большинства. Сквозь дубовые двери







		Гости, прощаясь, уходят к каретам



		И по домам разлетаются прочь…



		Только еще не окончена ночь:



		Уж королева-то знает об этом!







		Кошкой скользнувши в безлунную тьму,



		Спряталась вмиг за каштаном старинным,



		Тайну теперь доверяя ему



		Горя, грозящего нынче безвинным.







		Вот и наяда! А с нею — король:



		Под руку деву довел до аллеи…



		В ревности гневно оскалилась фея,



		Чуя губами кровавую соль.







		Тонкой рукою она рукоять



		Сжала под мантией крепко и твердо



		И обратилась, как нежная мать,



		К дочери юной почтенного лорда:







		«Милая детка, совсем ты одна!..



		Разве тебя не пугает беззвездье?



		Глянь ты, как ночка-то нынче черна!



		Самое время греха и возмездья».







		Дева взглянула на даму в ответ:



		Черное платье, а локоны — белы!..



		«Коль суждено — так спасения нет…



		Там же страдавшие все будут целы».







		Не было вскрика — лишь брызнула кровь,



		Лоскуты платья во тьме забелели.



		Зверски оскалившись, снова и вновь



		Мстила безгрешному ангелу фея.







		Ветер ночной все сильней раздувал



		Редкие звезды, как желтые свечи,



		Бархат их свету теперь открывал



		Злой королевы старушечьи плечи.







		Кончился бал, и в безвременном сне



		С ним растворилась роскошная сказка:



		Дьявольский облик явила Луне



		Наземь упавшая нежная маска.







		Где-то уже верещат петухи,



		К утру полночное близится время:



		Кудри, которым слагали стихи,



		Сбились, открыв полулысое темя,










		Светлые локоны — только парик —



		Пали в траву и лежали, белея,



		Там, где под свой же предгибельный крик



		Билась в конвульсиях дряхлая фея.







		Билась пред ужасом адских огней



		Рыбой, попавшей на смертную сушу…



		С неба же, искренне плача о ней,



		Ангел молился за грешную душу.










СКАЗКА О МЕЧТАХ


Посвящается младшему брату Лёше с искренной любовью и дружбой.



		Закрой глаза, гони тревоги прочь —



		Полна чудес рождественская ночь!



		И все мечты найдут осуществленье,



		Коль сам решишь ты нынче им помочь!..







		Что делать нужно? — Все легко, поверь —



		Лишь отвори для светлой сказки дверь



		В своем сердечке. Видишь, сновиденья



		В ее цвета окрашены теперь!..







		Ты спи, малыш, уткнув в ладошки нос, —



		Лазурным глазом подмигнет Мороз,



		Пускаясь после праздничной седмицы



		В обратный путь. Его волшебный пес







		Хвостом мохнатым вьюгу всколыхнет —



		И чародейство вмиг произойдет,



		Желание твое осуществится…



		А в Вифлееме — Иисус родится,



		И свет звезда на целый мир прольет.







		Но только осторожнее с мечтой:



		Будь чист рассудком, мыслью и душой —



		Чтоб не закралось заблужденье в душу…



		А нынче — притчу старую послушай.







		Это случилось немного ранее Рождества,



		в Новогоднюю ночь…







		Жизнь зачастую проходит бесславно,



		Если мечтой ты не слишком велик…



		Жили на свете давно иль недавно



		Маленький мальчик и глупый старик.







		Жили в деревне на Северо-Юге



		Чудной страны Неизвестно-Какой:



		Отрок — у рощи, известной в округе,



		Старец — в избушке за быстрой рекой.







		Были в одном безусловно похожи



		Древний чудак и юнец-дуралей:



		Первый на век быть мечтал помоложе,



		Ну а второй — на полвека взрослей!







		«Вот так умора!» — смеялись соседи,



		Глядя, как в праздник морщинистый дед



		Скачет без устали в маске медведя,



		Точно ребенок двенадцати лет.







		Или, вскочив в еще темное время



		И не жалея густой бороды,



		Льет на свое полысевшее темя



		Целые вёдра студеной воды,







		Стоя у речки по пояс раздетым…



		Был старичок удивительно смел:



		С горки зимой он катался, а летом



		Даже на яблоню лазать умел!







		И на вопрос: «Не ума ль ты лишился?»



		Он лишь всклокоченной тряс бородой:



		«Глуп? Так еще не всему научился:



		Больно пока для наук молодой!»







		Что же поделать? Хоть смейся, хоть в слезы…



		Вечно старик попадает впросак.



		В сердце лелея нелепые грёзы,



		Вот уж сто лет не взрослеет никак!







		Может, чудачество, может, забава…



		Только, колючий, как маленький ёж,



		Жил недалёко, от рощицы справа,



		Мальчик, до жути на старца похож.







		Худенький, сгорбленный, томно угрюмый,



		Не признавал одногодок своих



		И, озабоченный вечною думой,



		Мрачно глядел исподлобья на них.







		Он не шалил, как обычный ребенок,



		Ведать не ведал про искренний смех…



		Только одно повторяя с пеленок:



		«В мудрости сила, а прочее — грех!»







		Дети его за версту обходили:



		Был мальчуган не от мира сего!



		Страшные байки о нем говорили



		И колдуном называли его.







		Парню же только и лучше немножко,



		Детство его пролетело за миг:



		С книгою вечно сидит под окошком



		Юный лицом, а душою — старик.







		Так бы и жили чудной и колючий,



		Если бы в самую главную ночь



		Старый магический Дядюшка Случай



		Им не решил в одночасье помочь.







		В поле гуляла волшебная вьюга,



		Плакал луны немигающий глаз…



		Вот экипаж долгожданного друга:



		Полночи сказочной близится час!







		Глядя в окно, как накрыла равнины



		С хохотом звонким колдунья-метель,



		Дед потирал сокрушенно седины:



		Он не срубил новогоднюю ель!







		«Пусто без ели в холодной избенке», —



		Думал печально бедняга-старик.



		Бури свистели в пугающей гонке,



		Но унывать наш герой не привык:







		Вдруг силуэт заприметив зеленый



		Сквозь не на шутку взыгравший буран,



		Свой он тулуп нацепил утепленный,



		Чтобы в реальность намеченный план







		Был воплощен. Взял тяжелый топор



		И на бушующий вышел простор



		В битве с природою ёлку срубить,



		В дом принести, чтоб ее нарядить



		И ускользающий год проводить.







		Всюду одно бесконечное поле…



		Этот снежище — коварнейший враг:



		После десятка шагов, поневоле,



		Рухнул несчастный в глубокий овраг.







		Снегом прикрывшись, проклятая яма



		Деда пленила — капкан! западня!



		«Не оберешься до старости срама:



		Грустная участь постигла меня!» —







		«Верно!» — мальчишечий голос раздался.



		В этой же яме, едва в стороне,



		Круглый сугроб пареньком оказался



		В белом от снега турском зипуне.







		Выдался вечер до слез неудачным:



		В самый волшебный предпраздничный час



		В доме мальчишки — холодном, невзрачном —



		Вышел дровишек недавний запас.







		Нечего делать — пришлось собираться



		И, невзирая на вьюгу, в ночи



		К лесу по хрустким снегам продираться



		За пропитаньем для утлой печи.







		С детства мечтавший казаться взрослее,



		Мальчик бесстрашно отправился в путь,



		Чтобы, от тяжкой усталости млея,



		В снежный овраг с головою нырнуть.







		«Вот так история…» — старец присвистнул,



		Бороду лихо свою теребя. —



		«Уж не Мороз ли в уборе лучистом



		Так осерчал на меня и тебя?» —







		«Чем же его прогневил я невольно?



		Грамоту знаю — полжизни читал!



		За год на празднике не был застольном,



		Избу в трудах убирать забывал —







		Вот как старался постигнуть науки!» —



		«Чем прогневили?.. Да сам не пойму!



		Дудки моей, верно, стройные звуки



		Ночью холодной мешали Ему!»







		Свой диалог несчастливцы прервали,



		Яму покинуть спеша поскорей, —



		Только сейчас же обратно упали,



		В полон попали немедленно к ней!







		Снег-то негодный совсем накрывает!



		Бурю заслыша, мальчоночка сник:



		«Что это страшно вдали завывает?» —



		«Волки, вестимо…» — подбодрил старик.







		Но ошибался чудак седовласый:



		Ветры подняли пугающий вой.



		По полю, льдистой сверкая кирасой,



		В шапке роскошной своей меховой







		Гордо шагает Мороз. Вьюгой синей



		Шуба свистит, заслоняя пургу,



		И, словно в цепи, закованный в иней,



		Посох грохочет на каждом шагу.







		Двое в овраге со страху притихли —



		Ближе, все ближе морозный Колдун!



		Только звенят полуночные вихри



		Стройною песней серебряных струн.







		Кудри с бородушкой — снежны, кудлаты.



		Глянул в овраг, подбоченясь, Мороз:



		«Мир вам, любезные! Будьте богаты —



		Благ — торбу целую в дар я принёс.







		Что пригорюнились? Что закручинились?



		Али не рады вы добрым гостям?»



		…Тотчас из ямы выкрикивать принялись:



		«Страшно, Морозушко! Холодно нам…







		Вызволь, родимый, из плена ледяного!..»



		Пальцем волшебник, смеясь, погрозил:



		«Стойте-ка, братцы! Уж больно-то рьяны вы!



		Только и гость ведь душой не кривил.







		Много припас в эту ночь для народа я:



		Радость-здоровье иль злато-парчу —



		И, понапрасну добра не расходуя,



		Что пожелаешь — в подарок вручу!







		Братцы, давайте! Скорей выбирайте!



		Что пожелаешь — получишь навек!»



		Тут оживился испуганный старец,



		Следом за ним — молодой человек.







		Дед обратился, краснея, к Морозу —



		Мысль овладела горячая им…



		«Скинуть годков бы хоть сотенку с возу —



		Очень уж хочется быть молодым!»







		Мальчик, чудному товарищу вторя,



		Голос дрожащий свой робко подал:



		«Быть мне дитятей — ужасное горе!



		Вот бы я взрослым до времени стал!



		Ты уж поверь: книг я целое море



		Сам — поборол!.. проглотил!.. прочитал…»







		Так чудотворец в ответ рассмеялся,



		Что небеса задрожали, звеня,



		Лес изумрудный вдали зашатался,



		Светлый в лучах ледяного огня.







		«Диву даюсь я, родимые, — что вы!



		Али решили и вправду, всерьёз?..



		Хоть и волшебник, но — будьте ж здоровы!



		Годы не может убавить Мороз,







		Как и подарком их сделать нарядным!



		Может, желаете радости впрок?



		Порцию счастья с успехом отрадным



		Или здоровьем набитый мешок?»







		Но на своем те упрямые люди



		Твердо стояли — ни шагу назад.



		«Лучшим подарком мне молодость будет!» —



		«Дай повзрослеть же — тебе говорят!»







		Только махнул чудотворец рукою:



		«Что с вами делать? Хоть стой, хоть пляши!



		Горю помог бы любому легко я —



		Но не причудам капризной души!







		Думал, научит хоть Случай чему-то…



		Нет же! Эх, ладно! А вот и дары.



		Пусть же Прозренье сию же минуту



		В ваши, страдальцы, заглянет дворы!»







		Расхохотался волшебник морозный,



		Хлопнул в ладоши — и слился с пургой.



		Вылезли двое из ямы — но поздно:



		Мимо пронесся!.. И вдруг под ногой







		У мальчугана сверкнул леденисто



		Магом обещанный чудо-мешок.



		Что же там? Пара коньков серебристых,



		Да стариковская трость-посошок!







		«Ай да подарки!» — был счастлив мальчонка.



		«Ай да Мороз! — вторил радостный дед. —



		Как прокачусь, да по озеру, звонко —



		Помолодею на тысячу лет!»







		«Верно! — схватился ребенок за палку. —



		Это ты, дедушка, точно сказал!



		Все, коль пройду — да вот с ней, вперевалку,



		Сразу решат, что взрослее я стал!»







		…В счастье забыв про начальные цели



		И не усвоив Морозков урок,



		Мигом они по домам полетели,



		Благо, что путь был не слишком далёк.







		Минула Волшебная Седмица — семь дней,



		разделяющих Новогоднюю ночь и Сочельник







		Много ль минуло иль попросту мало —



		Снова свела несчастивцев судьба!







		…Небо искрилось — уж снова светало,



		И меж снегов золотилась изба



		Нежным сияньем холодного солнца.



		В этот по-зимнему сказочный миг



		Глянул спросонья герой наш в оконце —



		Он, с петухами встававший старик.



		Встал, потянулся, себе усмехнулся:



		«Вот и коньки!



		      Староват?



		          Все равно!



		В полночь не спал — а под утро проснулся:



		Озеро, верно, замерзло давно!»







		Наспех одевшись, жуя по дороге



		Кем-то под праздник дарённый пирог,



		Старец обулся (уже на пороге!)



		И со всех ног поспешил на каток.







		Эту картину под солнышком ясным



		Расхохотался, увидев, сосед:



		«Праздник уж точно прошел не напрасно —



		Вовсе рехнулся к заутрене дед!»







		В эту же пору поднялся парнишка —



		Деда чудного по случаю друг.



		И, разбирая вчерашние книжки,



		Трость обнаружил блестящую вдруг.







		«Значит, не сон эта встреча ночная!.. —



		Юный мечтатель сказал, восхитясь. —



		Палка-то светится, будто стальная, —



		Лучше ее не видал отродясь!







		Как я пройду по дороженьке с нею —



		Вылитый буду премудрый старик!



		Сразу в народных глазах поумнею,



		Больше, чем с сотни запыленных книг…»







		…Солнце уж встало! И вот — что за диво! —



		Вмиг приумолк деревенский народ:



		Странный малыш — книгочей молчаливый



		С палкой по улице главной идет!







		Тростью он старческой путь облегчает:



		Тащится с нею, хоть вёснами юн!



		Валенки дедовски тяжко ступают,



		Бьет по коленям мужицкий зипун.







		«Ловко же, — начали люди смеяться.—



		Ты подшутил!» — И давай хохотать…



		Только мальчишка не строил паяца,



		Взрослым хотел он до времени стать!







		Злые насмешники ранили сильно:



		Палкою мальчик в сердцах помахал



		И, обливаясь слезами обильно,



		Прочь из деревни стремглав побежал.







		Теплой стекало, соленой струею



		Горе из детских обиженных глаз…



		«Больно горазды шутить надо мною.



		У! Отыщу я управу на вас!..»







		С тростью своею ступая нескоро,



		Озера мальчик невольно достиг…



		Вдруг размышленье его разговора



		Резко окончил раздавшийся крик.







		«Что это было?..» — прислушался робко,



		Глянул на лед — и едва не упал:



		Треснуло озеро — легкою пробкой,



		В проруби старый мечтатель скакал!







		Праздничной ночи товарищ овражный!



		«Дед! Неужели купаться решил?..»



		Тот отвечал: «Я пловец-то неважный!



		Просто каток невзначай проломил…







		Вызволи, миленький, старшего братца!



		Разве судьба моя — глупая смерть?..»



		И продолжал за осколки цепляться,



		Пальцы изранив о льдистую твердь.







		«Жди меня, дедушка! Близко подмога!»



		Ох, и промерзла за зиму дорога —



		Мальчик по ней — не пешком, кувырком,



		Несся на помощь с своим посошком.







		Тонет товарищ в студеной водице…



		Разве ж годится? Совсем не годится!



		«Дедушка, палку скорее держи…



		Вот же он, берег! Ну что ты, дыши!»







		Мокрый, холодный, в коньках мальчуковых —



		Кашлял старик на своем берегу:



		«Рухнул сквозь лёд, как в чугунных подковах, —



		Не пожелаешь такого врагу!







		Ты же, дружок, удивил меня, право:



		Вытащил деда, от гибели спас…»



		Тяжко вздохнул он — не юный, не бравый,



		Детства в нем лучик внезапно погас.







		«Дедушка, милый! Кручинишься зря ты!



		С кем не бывает — подумаешь: лёд!..»



		Тот усмехнулся: «Я сам виноватый:



		Молодость, думал, обратно придет…»







		Грустно смотреть на поникшие плечи,



		Длинный тоскливо опущенный нос…



		«Смерть-то уж, видно, теперь недалече…



		Старость настала — и прав был Мороз!» —







		«Рано еще собираться в могилу —



		Ты собери молодецкую силу! —



		Мальчик товарищу твердо сказал. —



		Детство тебе б я с охотой отдал:







		Трудно дитяте с хозяйством возиться:



		Воду носить да с дровами носиться…



		Разве горазда на то ребятня?



		Да еще злые соседские лица



		Все с осужденьем глядят на меня!







		Как же? Иначе и быть не могло бы,



		Коль с малолетства — хозяин в дому…



		Мама-то с батюшкой померли оба,



		Вот и приходится все одному…







		Колет тебе полдеревни дровишки.



		Я, молодой, — без подмоги колол!..



		Нынче ж увольте — согреют и книжки.



		Буду читать — коль топорик тяжёл!»







		Мальчик умолкнул. И вмиг отвернулся,



		Влаге соленой пролиться не дав.



		Старец сквозь слёзы ему улыбнулся —



		Тронул за жесткий отцовский рукав:







		«Вот что, дружок. Собирайся в дорогу:



		Что нам, бедовым, людская молва?



		Вместе с тобою помолимся Богу,



		Встретим к полуночи час Рождества!..» —







		«Только не в яме, прошу, леденелой!..»



		Ну и мальчишка! — остер на язык.







		…Чудный сочельник! Удачею смелой



		Внука обрел одинокий старик.







Рождественская песнь

		Светлою мечта бывает —



		Жизнь порою такова:



		Сказка в гости залетает



		На пороге Рождества.







		Глянет ласково в окошко



		На прощание Мороз:



		Утомился он немножко,



		Ведь работал на износ —







		Всю Волшебную Седмицу



		Сам одаривал народ.



		И восторг на добрых лицах



		Освещал его полет.







		Что давал он людям щедро?



		Ноша чудная легка:



		Благ полны святые недра



		Чудотворного мешка.







		Там успехов есть немало,



		Счастья — двести килограмм!



		И любовь — чтоб легче стало



		Жить на белом свете нам.







		Поработал вновь на диво



		Дед Мороз в который раз



		И на радостях игриво



		Бородой своей потряс:







		Получил Печальный радость,



		Добрый — вмиг поймал успех…



		И старик припомнил младость,



		Вновь услышав детский смех.







		Пусть не повернуть Морозу



		Годы канувшие вспять —



		Может он в обмен на грёзы



		Счастье истинное дать:







		Стал чудак, обретши внука,



		Вмиг душою молодым —



		Да и мальчика наука



		Умудрила рядом с ним:







		Легче вместе-то, на пару,



		Книг глубины постигать…







		Сказку слушал ты недаром:



		Надо всем, юнцам и старым,



		Твердо верить добрым чарам



		И, конечно же, мечтать.








notes



Примечания





1

		«…Моим стихам, как драгоценным винам,



		Настанет свой черед!..»








— Марина Цветаева. (Прим. автора).




2


Астарта — греческое звучание богини любви и власти Иштар, заимствованное греками из шумеро-аккадского пантеона через культуру финикийцев. На территории Финикии она почиталась как главное женское божество, была связана с луной (Здесь и далее прим. автора).




3


Ваал (Баал) являлся конкретным божеством в ассиро-вавилонской этнокультуре, почитавшийся в Финикии, Ханаане и Сирии как громовержец, бог плодородия, вод, войны, неба, солнца и прочего.




4


Мелькарт, Меликерт (эллинизированое финикийское Milk-Qart, «царь города») — в финикийской религии и мифологии — бог-покровитель мореплавания и города Тира.




5


Никомидия — Город основан в 712 году до н. э. и изначально назывался Астакос или Ольвия. После разрушения был заново отстроен в 264 г. до н. э. царём Вифиниии Никомедом I, переименован в Никомедию и стал одним из важнейших городов Малой Азии. Благодаря выгодному положению Никомедия достигла при вифинских царях цветущего состояния.




6


Гай Аврелий Валерий Диоклетиан (лат. Gaius Aurelius Valerius Diocletianus, 245 Далмация — 3 декабря 313) (имя при рождении — Диокл (лат. Dioclus)) — римский император с 20 ноября 284 по 1 мая 305. Известен жестокими гонениями на христиан.




7


Феб — Аполлон.